Машина пробуждения - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Эдисон cтр.№ 94

Алуэтт извлекла откуда-то из-за спины поднос и сняла металлическую крышку. Поклонившись, она протянула Куперу сандвич. Запах был восхитительным.

– Откуда ты узнала? – Купер взял два кусочка тостов, между которыми было намазано лиловое варенье и положено чуть больше, чем обычно кладется в бутерброд, кусочков колбасы. В следующую секунду он уже плакал.

– Что это с твоими глазами? – спросил Никсон. – И где мой бутер?

Купер всхлипнул и ответил сквозь слезы:

– Это «секретный послеобеденный перекус», как называла его моя бабушка. Она давала мне сандвичи с жареной колбасой и вареньем. Но откуда ты это узнала?

– Ох, сладенький, – произнесла Алуэтт, гладя его по голове, – из всех вопросов, что ты мог задать, потерянные удовольствия – это одна из тех вещей, что я просто знаю. – Она зашла ему за спину, присела, чтобы посмотреть на его раны, и аж перекосилась.

Если Купер и услышал ее ответ, то не подал виду, погрузившись в воспоминания.

– Она жила в Арканзасе, и я гостил у нее по два или три раза за год, а иногда и они с дедушкой приезжали. Мама вечно считала калории, но бабушка готовила мне блины на жиру, оставшемся от жарки колбасы, и держала их на огне до тех пор, пока они не начинали крошиться по краям… А после того как заканчивались ее любимые мыльные оперы, мы доедали остатки колбасы с апельсиновым вареньем и белым хлебом. Как-то раз я рассказал об этом друзьям, но те сказали, что такая жратва для жиртрестов. – Все еще не прекращая плакать, он поднял взгляд, но в нем читалась нежность. – Как же я скучал по ней, когда она умерла!

Пока Купер говорил, захваченный грезами о чем-то, что пусть и было вызвано, но вовсе не принадлежало одной лишь жареной свиной брюшине с полусгоревшим хлебом, Алуэтт начала обрабатывать его раны. Она не прикасалась к рассеченной плоти, лишь только царапала и скребла воздух, но грязь и песок начали вылезать, сплетаясь в некое подобие тумана или же паутины. Вновь закинув руку за спину, Алуэтт извлекла на свет небольшой коричневый горшочек, покрытый жирными потеками; от него несло жиром, но еще и камфорой, и куркумой.

Но Купер все не умолкал:

– Знаю, странно говорить об этом в Особенной Жуткой Пещере, но бабушка сейчас будто стоит прямо передо мной, и мне кажется, что я потеряю ее навсегда, если не выскажу этого вслух. У нее строгое лицо, но зато она так балует внуков… А еще у нее распухшие суставы. Я валялся на диване, положив голову на ее колени, пока она смотрела «Как вращается мир» и массировала мне виски своими колдовскими руками. В кино они могли бы показаться страшными, но в присутствии дедушки, сидящего в кресле в этом своем цельнокроеном стареньком гоночном костюме, и той стервы Люсинды на экране эти руки из фильма ужасов, лежащие на моей голове, были истинным чудом. Я забывал обо всех своих мелких проблемах, что выглядят такими огромными, когда ты юн, забывал об издевках одноклассников, о подлом учителе, обо всех этих делах между мальчиками и девочками и обо всем прочем.

Алуэтт наносила мазь очень осторожно, и там, где субстанция касалась тела Купера, открытые раны тут же подсыхали и переставали кровоточить, а зловещий багрянец неизбежной в таких случаях инфекции вдруг спадал, и спина постепенно превращалась из свежего кошмара в старый, этакое напоминание о счастливо пережитом ужасе. Шрамы были глубокими, Купер лишился значительной части кожи и жирового слоя, зато обзавелся новенькой, розовой и неповрежденной плотью. Впрочем, он этого, казалось, даже не заметил.

– Но я не могу представить свою бабушку в какой-то иной роли, нежели роли моей бабушки – старенькой, мудрой и такой суровой со всеми, кто не принадлежит ей. Я думал, что ее не стало… просто не стало, или как там еще любит издеваться эта вселенная над замечательными пожилыми дамами, осмелившимися верить в рай, который слишком уж хорош, чтобы существовать на самом деле.

– Какой же ты милый! – прошептала ему на ухо Алуэтт. – Поверь, Купер, так и полагается думать всякому хорошему внуку.

Он пожал плечами и только теперь заметил, что снова может это сделать. Кроме того, ушла и боль, преследовавшая его с момента отбытия эср.

– Угу, да только это глупо. Моя бабушка не исчезла, и вселенная не запихнула ее в какое-нибудь там приятное местечко. Ее же ведь просто вышвырнуло куда-то в другой мир, и теперь у нее новая жизнь, так?

– Разумеется.

Алуэтт спрятала измазанный жиром горшок за свою удивительную спину. Вытерев пальцы о руки Купера, она улыбнулась, оценивая работу, а затем извлекла опять же из-за спины клетчатую рабочую рубашку и набросила на плечи своего пациента.

– Но это же ужасно! – продолжал он.

Алуэтт развернула Купера к себе – это оказалось совсем не больно – и заставила его застыть тем взглядом, который он так хорошо знал.

– Хочешь сказать, что только потому, что ты любил свою бабушку, она не заслуживает жить?

– Нет, не это, разумеется, не это! Но она должна, она не может… Она должна быть моей бабушкой – вот и все. – Он осторожно запахнул рубашку, удивляясь отсутствию боли.

Алуэтт усмехнулась уголком губ:

– В таком разе можешь считать себя везунчиком, ведь она ею и осталась. А еще она снова молода и полна сил, а не медленно загибается от застойной сердечной недостаточности. Она, Купер, может самостоятельно дышать, бегать и жарить колбасу. И больше не зависит от кислородного баллона. Скорее всего, она помнит тебя, точно так же как ты помнишь ее. Разве не замечательно само по себе то, что люди, которых ты любил, все еще живы?

– Разумеется, нет! – Купер распрямился и застегнул пуговицы своей новой рубашки. – По правде сказать, это слишком жуткая вселенная, чтобы в ней хотелось просыпаться. Как-то успеваешь привыкнуть… ну, во всяком случае, я успел привыкнуть к тому, что, когда люди умирают, ты укладываешь их в ящик и на этом все кончается. Есть в гробах что-то такое безопасное, вечное и совершенно никак не связанное с гребаным безумием. И вдруг выясняется, что, пока труп в этом ящике – запертая в нем память – медленно гниет, сам человек уже разгуливает где-то там, где тебе в этой жизни ни за что не побывать. От такого я начинаю, знаете ли, в лучшем случае испытывать печаль и акрофобию ^[36].

– Полагаю, акрофобия вполне подходящее чувство, учитывая ситуацию. Миров так много, да и печальные вещи в них порой случаются. Тебе нравится новая рубашка? – Алуэтт поправила на нем одежду.

– Скорее мне нравится, что она так хорошо все закрывает, – проворчал Купер, наслаждаясь отсутствием боли и скованности движений.

Она прижалась к его плечу головой.

– Не так уж все и скверно. Видала я и похуже.

– А я, мать вашу, такого точно не видал, – заметил Никсон. – Эти педики изрядно над тобой потрудились!

Казалось, будто лицо Сесстри поссорилось с собственными ртом.