Фронда - читать онлайн книгу. Автор: Константин Кеворкян cтр.№ 67

Казенная доктрина вызвала явный и скрытый саботаж со стороны части национальной интеллигенции, которая никак не хотела превращаться в некую советскую массу людей с высшим образованием. По сути, терялся сам смысл существования хранителей народной памяти, коей мнила себя национальная гуманитарная интеллигенция. Галлюцинации, общие для всех советских интеллигентов, на национальных окраинах усиливались чувством второсортности, ущербности, провинциальной неконкурентоспособностью в жестких условиях многолюдной и многонациональной Империи. Власть и громадные деньги распределялись в Центре, а те средства, которые отпускались на содержание национальных культур, местными нонконформистами воспринимались как подачки для поддержания нужного идеологического настроя на окраинах. В таких условиях «дружба народов» всячески пропагандировавшаяся властью, ощущалась как нивелирование национальных различий, а часто таковой и была. Между тем, именно «дружба народов» являлась цементом советского патриотизма. Националистический раздрай не мог не разрушить великую страну.

Уже в эпоху перестройки, когда публицисты, национальные писатели и всяческие «народные фронты» начали отрицать дружбу народов, мудрый Л. Гумилев категорически заявлял: «Дружба народов – лучшее, что придумано в этом вопросе за тысячелетие» (152). Во всяком случае, расчеты Гитлера взорвать СССР изнутри, используя национальные противоречия, не сбылись. «В армии, – вспоминал Ю. Никулин фронтовые годы, – были у меня друзья – украинцы, татары, евреи, грузины. Жили одной семьей, как братья. Кто какой национальности, знали одни штабные писари» (153). Показательно в этом контексте упоминание писарей – презираемых фронтовым братством писак, мелких штабистов. «Я был батальонный разведчик, а он – писаришка штабной, я был за Россию ответчик, а он спал с моею женой…», – как пелось в полублатной послевоенной песне. Толпы трусоватых писаришек густо размножились в провинциальном гумусе.

Установившийся сегодня строй дикого капитализма жизненно заинтересован в максимальном разделении людей – по национальному, религиозному признаку, принадлежности к разным футбольным клубам или еще чему-нибудь. «Разделяй и властвуй». Подлость этой политики многие из нас остро ощущают, но – под натиском осатанелых фанатиков, фанов и прочих фантиков – противопоставить ничего ей не могут.

Показательной в этом отношении является трансформация второй имперской нации – украинцев – от активных строителей империи к ее разрушителям, и роль в этом процессе национальной интеллигенции. От бухгалтера Петлюры до бухгалтера Ющенко – что же это за счетоводы такие на Украине?! Давно ли М. Булгаков прорицал в очерке «Киев-город»: «А память о Петлюре да сгинет!», – а молодой карикатурист Сашко Довженко рисовал пресловутого «головного отамана» удирающего огромными заячьими прыжками от гнева украинского народа. Оба самых выдающихся представителя культуры Украины ХХ века ошиблись. Стараниями национальной интеллигенции С. Петлюра и петлюровцы вернулись. Причем, вернулись в ореоле героев и мучеников, хотя еще В. Винниченко, непосредственный участник правительства УНР, рассуждая об Украине эпохи Директории и Центральной Рады, честно признал: «Власть фактически принадлежала националистическому и шовинистическому мещанству» (154). Есть ли смысл здесь цитировать мемуары белых офицеров о петлюровском терроре в Киеве, «Белую гвардию» Булгакова или «Рассказ Остапа Бендера о вечном жиде» Ильфа и Петрова? Нацмещанство во время революции занималось не безобидным коллекционированием слоников в серванте, а грабило, насиловало, убивало. Сегодня против очевидцев событий – и рядовых людей и светочей украинской культуры, вроде Довженко или того же Винниченко – выступила целая армада «писаришек», подло за их спиной переписавших историю.

А правда состоит в том, что, не имея широкой поддержки среди украинского крестьянства, национальные движения эпохи революции и Гражданской войны были вынуждены опираться на иностранную военную силу (немцев, австрийцев, поляков и прочих) и тем оттолкнули от себя основную массу народа. «В момент выбора огромное значение имеют “аргументы от противного”, осознание того, чего мы не хотим … Когда Центральная Рада Украины для защиты от “великодержавных большевиков” опиралась на военную силу немцев, германская оккупация была важным доводом за то, чтобы отойти от Рады. Когда после этого Петлюра поехал за помощью к Пилсудскому и на Украину нахлынули поляки, для украинского крестьянства это было простым и убедительным доводом за то, чтобы поддержать Красную Армию и воссоединиться с Россией в виде СССР» (322). Не было сил у Петлюры, Махно или Антонова-Овсеенко сделать выбор за народ. Правилен оказался выбор народа или нет – это уже другой вопрос. Но и здесь во главе угла стоит вопрос о земле, о чем мы подробно рассуждали ранее.

Большевики, на ранних этапах существования СССР поощряли национальную интеллигенцию в ее наполеоновских планах «национального возрождения», которая органично входила в общую концепцию «культурной революции». На Украине поддержка проявлялась в проведении насильственной украинизации государственного аппарата и образования; той же цели содействовала переброска огромных масс украиноязычных крестьян в города во время индустриализации, что создавало в городах необходимый запрос на культуру – национальную по форме, социалистическую по содержанию. Партия всячески расхваливала этот процесс, афишировала его. Уже на Х съезде КП(б) У Генеральный секретарь КП(б)У Л. Каганович отчет ЦК демонстративно прочитал на украинском языке, что имело важное политическое значение.

Но терпения радикально настроенной национальной интеллигенции как всегда не хватало. Особые темпы перестройки общества подразумевали, на их взгляд, немедленное перерождение людей. Тот же Л. Каганович в своих «Памятных записках» пытается объясниться: «Мы преодолевали сопротивление проведению украинизации великодержавных националистических элементов. С другой стороны, приходилось бороться против украинских националистических элементов, требовавших форсирования украинизации с применением административно-насильственных мер, том числе и в отношении украинизации состава пролетариата…» (156). Сталин в письме в Политбюро ЦК КП(б)У успокаивал особенно рьяных: «Нельзя украинизировать сверху… это процесс длительный, стихийный, естественный». Увещевания не помогли, и хозяин взялся за кнут. Радикальная национал-интеллигенция Украины жестоко пострадала от неуемного желания продемонстрировать режиму своё вольнодумство и обособленность. Их обманутые надежды обернулись негодованием и яростью.

Когда пришли нацисты, различные регионы Украины и воспринимали их по-разному – от едва советизированного Львова до пролетарского Донбасса, но националистическая интеллигенция (что уцелела в тридцатые годы) везде встречала их как освободителей от коммунизма. Достаточно почитать оккупационные газеты того времени, чтобы заметить насколько охотно сотрудничала эта часть украинской интеллигенции с оккупантами. Судоплатов-младший: «Отец всегда подчеркивал, что этот авантюризм, граничащий с фарсом, всегда являлся отличительной особенностью сторонников “самостийной Украины” выходцев из ее центральных и восточных областей, в отличие, от “западняков”, авантюризм которых всегда был густо замешан на патологической жестокости и фанатизме» (157). И доныне национал-патриоты находят оправдания единомышленникам – как своим предшественникам-коллаборантам, так и нынешним крайностям построения мононационального государства.