Светка поморщилась.
– Дарят. Может, как раз после этого случая традиция возникла.
– Зачем? Мы что, тоже заражены? То есть я заражена? Может, я болею?
Светка почесала запястье.
– И чем, интересно? – Голос у нее нервно дрогнул. – Чем?
Лепрозорий «Ватку». Хорошо-то как.
– Да ничем, – ответил я. – Ничем ты не заражена, успокойся. Если бы ты была заражена, то ты бы под охраной сидела, а не по городу разгуливала. Ничем ты не заражена, всё нормально.
Светка повернулась на бок, лицом к стенке.
– А днём? – спросила она. – Я же видела, ты что-то нашёл в том доме.
– Я туалет искал…
– И заблудился, – перебила Светка. – Обычное дело.
– Да, обычное. Заблудился, спустился в подвал – гляжу, а там… Кладовка. Я заглянул, конечно, а в этой комнате всякие принадлежности для рисования…
– И картины. – Проницательная Светка. – Там наверняка были какие-то картины, да? Художник ведь должен был что-то рисовать… Он рисовал?
– Рисовал.
Светка вздохнула.
– Он разное рисовал, – сказал я. – Смешные такие рисунки, про муравьёв, которые сахар делят…
– Он рисовал «Пир», – сказала Светка.
Я промолчал.
– Правильно, – сказала она. – Он рисовал «Пир». Любой художник будет здесь рисовать «Пир». Я не художник, а мне тоже хочется… Почему?
– Очень выразительная картина, – объяснил я. – Висит в музее, родители ею пугают детей. Если бы я такую пакость в детстве увидел, я бы, наверное, запомнил. И рисовал.
Про красный солнечный зайчик я рассказывать не стал. Не пугать чтобы.
– Отлично, – усмехнулась Светка. – Целый город тех, у кого в голове картина «Пир». И мы застряли в этом городе. Сейчас умру от оптимизма.
– Наверное, есть кто-то, кто в музей не ходил, – предположил я.
– Ты думаешь?
– Да. По-другому не бывает. Всегда есть тот, кто не ходит в музей, всегда есть тот, кто ходит поперёк.
– Ты заранее для этого городка объяснений напридумывал?
– Нет, просто я… пытаюсь смотреть на события логически.
– Логически…
– Да, логически. А у тебя какие объяснения? Есть?
Светка промолчала.
– Вот видишь. Критиковать все готовы. А ответить…
– С ними что-то случилось, – сказала Светка. – Со всеми этими детьми, после которых остались только игрушки. Только никакая не скарлатина, скарлатина тут ни при чём.
Да уж, скарлатина тут ни при чём.
– С тем, кто рисовал, тоже что-то плохое… Ты говоришь, он стал рисовать «Пир»?
– Да.
– Бедняга.
– Не повезло, – согласился я. – Думаю, что это был сын Лисина.
– Сын местного олигарха увлекается живописью? – усомнилась Светка.
– Нормально. Каждый уважающий себя гангстер мечтает, чтобы его дочь стала балериной, а сын микробиологом. Вот и Лисин. Хотел, чтобы его сын стал художником. Но что-то пошло не так.
– Эпидемия…
– Эпидемия.
– Интересная эпидемия. Выбивает только детей.
– Таких полно, – сказал я. – Та же скарлатина. Или свинка. Или полиомиелит. Если здесь приключилась какая-нибудь острая форма, всё могло закончиться плачевно.
– Ах, Марсик-Марсик, из тебя получится прекрасный разоблачитель чудес. Тебе в комиссию по борьбе со лженаукой надо, а не…
Светка замолчала. А я не стал спорить, в комиссию я бы записался. Ненавижу чудеса.
– Да, точно, разоблачитель… Такие, как ты, всегда видят силиконовые нити на пальцах телекинетиков. Слушай, Маркус, а ты заметил, что чудеса обычно добрые, а? Если чудо – то всегда в сиянии и в гирляндах. А если чудо злое, то это уже не чудо, а… Чрезвычайная ситуация. Экологическая катастрофа, стихийное бедствие… Раньше с этим легко было, саранча налетела, пожрала посевы, или чума набубонилась, так народ не ломал себе голову, шёл в ближайший овраг к ближайшей ведьме и палил её на костре. А сейчас вызывают спасателей. А уж если с экономикой беда, то отцы-инквизиторы быстренько всё наладят – на костёр сорок тысяч ведьм, и ещё дым не успел развеяться, как Возрождение уже наступило.
– Ведьм как раз в Возрождение и жгли, – поправил я. – В Средние века почти никого и не спалили.
– Может, я плохо помню. Я это к тому, что сейчас вместо отцов-инквизиторов у нас «Большая двадцатка». Что-то мы завернули куда-то…
– Как всегда, – ухмыльнулся я. – Не туда повернули – и вот итог…
– Да уж, не туда. Ну да ладно, бес с ними, с отцами-инквизиторами.
Светка громко зевнула.
– Спать будешь? – спросил я.
– Не. Боюсь. То есть устала от этих кошмаров, усну – опять орать стану.
– И что тебе снится? – спросил я.
– Не знаю. Не могу поймать. Бордовая… фигура. Знаешь, есть такие картонные фигуры в магазинах. Примерно такая, но красная… Или белая… Она сразу… Понимаешь, она приближается. Стоит только от неё отвернуться, как она приближается. Страшно. Может, это от топоров? Может, они что-то здесь…
Светка потрогала пальцами виски.
– Здесь что-то будят. Тук-тук-тук, я с ума сойду…
– А я почти уже и не слышу, – сказал я.
Я и на самом деле уже привык к непрекращающемуся топориному стуку, уже почти перестал его замечать, только если нарочно прислушиваться.
– Да я тоже не слышу, – Светка поморщилась. – А мозг слышит. Ты знаешь про призраки труб? Если заводская труба стоит достаточно долго, лет двадцать или больше, то после того, как её сносят – на этом месте многие её видят. А топоры – это призрак звука. Они замолкнут, а мы их ещё долго будем слышать. Слышать, и слышать, слышать…
– Это не призраки, – возразил я. – А обычные причуды мозга. Если ты сгоняешь в Новосибирск на поезде, то некоторое время тебя будет покачивать. С трубой то же. Мозг привык, что на этом месте труба, и когда её не видит, машинально её дорисовывает. Так и с топорами.
– А с городами?
– Что «с городами»? – не понял я.
– Если город, например, сгорит, то на его месте призрак останется?
– Не знаю, – ответил я. – Смотря сколько людей будут смотреть разом в нужную сторону.
Луна исчезла из окон, потемнело. Тук-тук.
– Интересно, – сказала Светка.
– Что интересно?
– Если бы всех их проверить. Каждый дом… У них наверняка в каждом подвале такое…
– Какое?
– Бэтмен и живописные принадлежности.