– Авдотья, отнеси Лизу в комнату к матери, – приказал отец, и голос у него при этом стал как будто чужой.
– Андрей Митрич… – снова взмолилась няня.
– Мы не можем отказать в просьбе умирающей.
Няня все еще медлила. Тогда отец наклонился к ней близко-близко, так что Лиза почувствовала запах пота, табака и еще каких-то трав.
– Разве вам всем плохо жилось? Разве Машенька хоть кого-то обижала? Ругала? Может быть, била?
Няня еще сильнее покачала головой, словно боялась, что барин заподозрит ее в плохом отношении к хозяйке. Седые волосы заметались из стороны в сторону так быстро, что Лиза испугалась, как бы голова и вовсе не отлетела.
– Что вы, Андрей Митрич…
– Тогда почему ты отказываешь ей в просьбе? Почему боишься ее? У нас всегда всего было в достатке. Когда соседи страдали от неурожая, наши амбары ломились от зерна. Когда их заливало по весне, наши поля высыхали с первыми лучами солнца. Скот приносит много потомства, крестьяне здоровее некоторых соседских господ. Маша никогда не отказывала вам в просьбах, помогала, чем могла. – Отец выпрямился и закончил уже своим обычным голосом: – Отнеси Лизу попрощаться с матерью.
– Но ведь ей всего пятый годок… – предприняла последнюю попытку няня.
– Лучше она, чем кто-то из других детей, – отстраненно заметил отец.
Лиза поняла эту фразу лишь много лет спустя, а пока просто сильнее вцепилась пальцами в няню. Та кивнула и, не глядя больше ни на отца, ни на саму Лизу, шагнула в комнату. Поставив девочку на пол, она чуть подтолкнула ее в спину.
– Иди, Лиза, обними маменьку.
Лиза застыла в той же позе, в которой ее поставили на пол. Большая спальня пропахла травами, которыми пахло и от отца, а еще чем-то терпким, неприятным, от чего хотелось закрыть нос руками и дышать ртом. Мать лежала посреди смятой постели, опершись спиной на подушки, и выглядела очень бледной. Влажные волосы ее липли к лицу, а глаза как будто провалились в череп. Лизе даже на мгновение пришло в голову, что в ней совсем не осталось крови. Не зря же женщины уже два дня выносили ее в тазах. Большой живот прикрывала окровавленная простыня, и Лиза знала, что в нем лежит мертвый ребенок.
В головах у матери сидела молодая девушка. Лиза видела ее впервые, и совершенно точно знала, что она не из их поместья. Одета гостья была хорошо, в темно-бордовое бархатное платье и такого же цвета перчатки и сапожки. Рыжие, почти красные волосы ее были собраны в замысловатую прическу и украшены сверкающими в пламени свечей бусинами. И сами волосы как будто тоже сверкали огнем, переливались и мерцали. Лиза замерла, разглядывая их. Казалось, что незнакомка приехала сюда прямо с бала, вот-вот махнет веером и зазвучит веселая музыка. Выйдут из тени кавалеры, пригласят на танец дам, раздастся смех и звон бокалов. Сама Лиза никогда такого не видела, но мать часто рассказывала о балах и танцах, когда была еще здорова.
Мать протянула к Лизе руки и улыбнулась, а затем повернулась к хлопочущим чуть в стороне женщинам.
– Оставьте нас.
Те послушно вышли из комнаты, бросая на Лизу испуганные взгляды, и закрыли за собой дверь. Остались только мать, Лиза и незнакомая девушка.
– Дитя мое, иди ко мне.
Лиза несмело приблизилась к матери, с каждым шагом чувствуя непонятную тревогу внутри. И когда руки матери уже почти дотянулись до нее, незнакомка вдруг поднялась с кровати и встала между ними. Лиза не видела больше лица матери, но слышала, как тяжело она вздохнула.
Девушка тем временем наклонилась к Лизе и взяла в ладони ее лицо. От ее рук щекам было так тепло и мягко, словно она прижалась к маленькому котенку, которых каждый год приносит пушистая трехцветная кошка во дворе. Лиза даже глаза закрыла от удовольствия, представляя, как маленькие комочки мурчат и перебирают лапками, чуть-чуть царапая кожу острыми коготками. Но затем, разбивая видение, лба коснулось что-то холодное, гораздо холоднее снега. Лиза открыла глаза и закричала, но некому было услышать ее и прийти на помощь. Поцеловав ее в лоб, девушка отстранилась и улыбнулась ей. Лизу все еще трясло от холода, и теплые руки неизвестной гостьи больше не грели. Девушка отпустила ее и бесшумно скрылась за дверью, а Лиза так и осталась стоять, глядя на постель, где лежала, откинувшись на подушки, мать и невидящим взглядом смотрела в потолок. Теперь она была так же мертва, как и неродившийся ребенок в ее животе.
Глава 2
Наши дни
К концу третьего дня бесконечных походов по рождественским ярмаркам и прогулок по празднично украшенным улицам и площадям Рита выдохлась настолько, что всерьез рассматривала вариант завтра сказаться больной и остаться в отеле. Просто чтобы спокойно полежать в тишине, почитать книжку или полистать сайты в Интернете. Не есть бесконечные сладости, от которых уже тошнит, не покупать вторую сотню елочных игрушек, которые уже некуда девать, и – самое главное – не ходить. Ей казалось, что ноги скоро просто-напросто отвалятся.
Они приехали в Вену три дня назад: она, Марк, бабушка и Соня. Бабушка, которой в следующем году стукнет восемьдесят, не могла больше путешествовать одна, хоть и отчаянно храбрилась, уверяя Риту, что справится самостоятельно, если у них есть какие-то планы. Нарушать вновь восстановившуюся после многолетнего перерыва традицию ездить в декабре к дорогой подружке в любимый город она не хотела. Бригитта Шульц, подружка бабушки, была еще старше нее самой, а потому, по их собственным уверениям, каждая встреча могла стать последней. В этом году бабуля часто болела и иногда жаловалась на сердце, поэтому отпускать ее одну было бы верхом неразумности. Немного посовещавшись, Марк и Рита решили тоже поехать в Вену. Работа Марка не требовала ежедневного посещения офиса, Рита находилась в декретном отпуске, поскольку Соне еще не исполнилось трех лет, а потому они вполне могли позволить себе маленькое путешествие.
Фрау Шульц и Вера Никифоровна предпочитали ходить по театрам и концертам, выбираясь на рождественские ярмарки лишь к вечеру и перемежая их посещением бесконечных венских кофеен, предоставляя возможность «молодежи гулять самим, не оглядываясь на двух старых развалин». Бабуля, всю жизнь преподававшая немецкий язык, знала его в совершенстве, в то время как Рита и Марк не были способны оценить и вообще понять оперное пение на чужом языке. Хотя Рита всю жизнь прожила с бабушкой и немецкий учила с первого класса, а Марк происходил из семьи, болезненно гордящейся своими немецкими корнями, этот язык так и не стал им достаточно близким.
Если Рита еще понимала, что привлекает в ярмарках трехлетнего ребенка, тоннами лопающего сладости и не слезающего с многочисленных каруселей, то как может бесконечно ходить по ним человек, не расстающийся с тростью, она представляла плохо. Видела, как Марк по вечерам почти горстью глотает обезболивающие таблетки, которые обычно не употребляет принципиально, а утром снова встает раньше всех и требует идти гулять.
– Я просто никогда раньше не был на рождественских ярмарках в Вене, представляешь? – усмехнулся он, когда Рита спросила об этом по дороге на очередную площадь.