Когда Гуров с врачом вошли в палату, Осипов лежал на спине и смотрел в потолок. Небритый подбородок, острые скулы, темные круги под глазами и пустые глаза. Нет, понял Лев, подойдя ближе, не пустые. В них боль, отчаяние, просто этот человек никого в себя не пускает. Что же ты так, старший лейтенант? Врач подошел к больному, посмотрел на него и, видимо, удовлетворившись внешними признаками, кивнул Гурову и вышел из палаты.
Лев Иванович подошел к окну, постоял, глядя на больничный двор, потом заговорил:
– Погода там ты не представляешь какая. Тепло, тихо и птицы! Я вчера ехал через парк, а там белки скачут, у ребятишек из рук орехи берут. Зверушки, они ведь все чувствуют, их не обманешь. Они сразу видят, есть опасность или нет ее.
– Вы кто? – хрипло и неприязненно осведомился раненый.
– Как-то ты не очень вежливо обращаешься к полковнику полиции.
– А мне все едино: что полковник, что генерал. Я в органах больше не служу. Свободный человек я теперь.
– И я свободный, – пожал плечами Гуров, подошел к кровати и уселся на стул, закинув ногу на ногу. – В нашей стране все свободные люди, Осипов. Рабство и крепостное право отменили двести лет назад. Или около того.
Осипов молчал. Но было понятно, что на душе у парня кошки скребут, в том числе и из-за его увольнения из полиции. События прошлой ночи его тоже волнуют, если он хоть помнит, что там у них между собой произошло. А ведь парня надо спасать, подумал Лев. Его еще можно спасти, пока он совсем не опустился, не пропал как личность.
– Ты вот что, – хмуро заговорил он. – Кончай дуться на весь мир, потому что наша судьба – это продолжение наших поступков. Надо извлекать пользу из уроков, а не кидаться во все тяжкие. Святого венца у тебя над головой не было, так что не знаю уж, что там у вас произошло с капитаном Сиротиным, но основания у руководства уволить тебя все же были.
– Вы из управления по работе с личным составом, что ли? – мрачно хмыкнул Осипов. – Воспитывать меня пришли? Так поздно воспитывать, я уже не личный состав. Я – никто.
– В этом твоя беда. Крест на себе ставишь, да и на службе крест уже поставил. А почему, собственно, поздно? Ты что, умирать собрался? Так врач сказал, что ты здоров как бык. Если будешь стонать, я тебя еще и симулянтом назову. А вообще-то я из Главного управления уголовного розыска.
– Эх, ни хрена себе! – Осипов вытаращился на Гурова, потом спохватился: – Извините, это я от неожиданности. А чем я заинтересовал Главк уголовного розыска? Не из-за моей же поножовщины? Это дело даже не МУРа и территориального отделения полиции, а участкового уполномоченного.
– Ну вот, наш разговор вошел в нормальное русло, – удовлетворенно ответил Лев. – Терпеть не могу сопли вытирать великовозрастным детишкам. Нам помощь твоя нужна, Сергей.
– Ну, сопли мне вытирать не надо. Не нуждаюсь. И сам терпеть не могу, когда меня жалеть начинают, – уже увереннее заговорил Осипов. – А что случилось-то? Я вроде по моим делам ни с чем таким серьезным и не пересекался. Так, бытовуха, мелкая «хулиганка». Вы же знаете, чем участковые занимаются.
– Знаю. Вспомни, пожалуйста, один случай, который произошел месяца три назад. Ты приходил на квартиру к гражданину Бурунову, генералу в отставке, который скончался дома. И вы вместе с врачом «Скорой помощи» констатировали его смерть. Помнишь такого пенсионера?
Осипов даже чуть приподнялся на кровати, посмотрев на гостя с удивлением.
– Ну да, помню я этого старичка. Хотя там старичок был выше меня ростом и шире в плечах. Лет ему уже, конечно, было сильно за восемьдесят, сердечко изношенное. У него везде по квартире стояли корвалолы, нитроглицерины. А что вас интересует?
– Расскажи, что ты про того генерала помнишь? О личности его расскажи.
– Так я его и не знал до этого. Не встречался с ним ни разу. Так сказать, живым я его и не видел даже. Нас вызвала соседка, она заметила, что дверь открыта, вошла, а он мертвый. С вечера еще, как врач сказала.
– Родственники были?
– А у него нет родственников. Та соседка из квартиры напротив, что вызывала меня, она его хорошо знала. Говорила, что жена давно умерла, детей нет. Кажется, сын был, военный. Где-то погиб в горячей точке. Вот вроде и все. Бумажки написали, расписались и разъехались. В таких случаях ветеранский комитет подключается. Думаю, похоронили его хорошо, от военкомата. У них на этот случай есть средства. У нас даже мысли не возникло возбудить уголовное дело. И не вскрывали его. Возраст сам за себя говорит. И карточка в поликлинике на него заведена у кардиолога.
– Значит, ничто не вызывало сомнений, что это естественная смерть старого человека с больным сердцем?
– Ну а что еще? Думаете, его убили, чтобы квартиру забрать? Я таких случаев не встречал в своей работе, хоть и пишут в интернете о черных риелторах. Насчет квартиры покойного я теперь и не знаю, как там все получилось, я же уволился. Но старик был собственником, это мы тогда установили. Все честь по чести, и свидетельство о собственности, и прописка.
– Он совсем один жил, никто старика не навещал?
– Навещал какой-то парень…
Гуров чуть не подскочил на стуле, но сдержал эмоции. А бывший участковый неторопливо продолжал:
– Из соцзащиты, что ли. Он ему лекарства приносил, в магазин ходил за продуктами, по дому помогал. Волонтер какой-то. А вы думаете, что все же из-за квартиры?
– Слушай, Сергей, а тебе ничего не показалось странным в квартире Бурунова?
– В смысле? – Осипов внимательно посмотрел на Гурова. – Вы имеете в виду ограбление, не было ли следов того, что кто-то рылся в вещах, искал тайник или тому подобное? Нет, такое в глаза мне не бросилось, хотя мысли были. Ведь дверь-то всю ночь открыта была. Но у покойного в квартире идеальный порядок был. Военный такой порядок с признаками аскетизма. Ничего лишнего, и все на своих местах. Нет, беспорядка не было, ни разбросанных вещей, ни выдвинутых ящиков шкафов, ничего такого.
– Одним словом, глаз ни за что не зацепился? Никаких странностей? Старик тихо умер во сне?
– Нет, не во сне. Он с газетой в кресле, видимо, сидел, когда ему плохо стало. Потянулся за лекарством, привстал даже, но не успел. Таким мы его и нашли.
– Каким? – допытывался Гуров.
– Ну, как вам это описать. Он от кресла оторвался, но до конца не встал, не смог. Так и полулежал на подлокотнике боком с вытянутой рукой. Чуть пальцами касался флакона с аэрозолем нитроглицерина, который под язык надо брызгать во время приступа.
Они проговорили еще час, когда неожиданно пришел доктор, с удивлением глядя на пациента и его гостя. Осипов был бодр, говорил серьезно, сосредоточенно, будто совсем недавно не лежал в апатии и унынии с нежеланием с кем-то разговаривать, а то и вообще жить. Гуров попросил еще пять минут беседы и пообещал после этого оставить больного отдыхать.