Сеть птицелова - читать онлайн книгу. Автор: Дарья Дезомбре cтр.№ 81

– Эдокси… – бросился он к ней.

Она вздрогнула, распахнула покрасневшие глаза и взглянула на него с такой смесью ужаса, отчаяния и гнева, что тот отшатнулся.

– Негодяй! – прошептала она.

Этьен кивнул согласно, вынул флягу и отвинтил крышку.

– Так и есть, Эдокси. Простите, я, похоже, слишком медлителен и, как водится, не уследил за вами.

Он поднес флягу к ее губам. Тонкая струйка воды полилась, прочертив влажный след по подбородку и шее, исчезла за изорванной грязной фишю, на которой виднелся след детской ступни. Не обращая внимания на эту загадку, Этьен приподнял рукой ее подбородок, еще ближе приставил горлышко фляжки, но княжна вновь закрыла глаза.

– Давайте же, Эдокси, пейте! Прошу вас. Не наказывайте меня так. – Он легонько дотронулся пальцами до припудренной соленой пылью щеки – она казалась неживой, будто пергаментной. – Ну же!

Он продолжал гладить ее по лицу, стирая соль с рыжей брови и со скулы, проводя кончиками пальцев по маленькому уху с запекшейся на нем кровью, прислонился лбом к ее пылающему лбу, продолжая шептать: «Ну же, Эдокси, ну же», – пока не почувствовал лежащей на ее горле ладонью, как оно дернулось: Дуня сделала первый глоток, потом второй, третий. Этьен отодвинулся, чтобы взглянуть на нее, – все так же не открывая глаз, она жадно пила.

– Вот и хорошо.

Он отнял от Дуниных губ почти пустую флягу, достал, встряхнув, свежий носовой платок, намочил его остатками воды и сосредоточенно обтер ее лицо от лба до подбородка, убирая следы слез, крови, соленой пыли.

Вслед за движением его руки Авдотья распахнула глаза и сомкнула непонимающе брови:

– Вы?

– Всего лишь. – Этьен попытался улыбнуться.

– А он? – быстро повела она глазами по сторонам.

– Здесь никого нет, – оглянулся он следом.

Она с облегчением выдохнула.

– Развяжите меня, Этьен. Он скоро вернется.

Проклиная свою забывчивость – пистолеты он взял в количестве двух, но лезвия при нем не оказалось, – он стал биться над узлом на ее лодыжках. Узел оказался тугим. Чертыхнувшись, Этьен опустился на колени, чтобы попытаться перегрызть твердые волокна зубами. Он не заметил, как она покраснела, без труда вообразив, что представляет собой вблизи изорванный подол ее платья, и, чтобы скрыть смущение, произнесла скороговоркой:

– Он часто так уходит, не выдерживает…

– Ваших ругательств? – поднял он к ней лицо, на котором читалась ласковая насмешка.

И она опять покраснела, но не от того, что он слышал, как она вела себя – вновь! – совершенно неподобающе для молодой девицы, а вот от этого выражения ласки на его лице.

– Я ругаюсь, – сказала она, – потому что только это приводит его в чувство. Будто мой французский язык и мой укор напоминают ему о том, кто он. Думаю… – замолчала она, заглядевшись на Этьенов затылок – теперь он склонился над веревкой, связывающей ее руки, – думаю, когда я ругаюсь, я похожа на маменьку, и он ничего не может со мной сделать… Тогда он уходит куда-то к себе, в темноту своего логова, – голос ее задрожал. – Чтобы снова стать зверем.

Этьен отбросил наконец веревку, задержавшись взглядом на ее руках – исполосованных алыми следами от пеньки.

– Это должно быть мучительно, – сказал он. – Видеть, как ваш дядя снова и снова превращается в… – Он осекся, заметив ее явное замешательство. И вдруг она запрокинула голову и расхохоталась – эхо подхватило ее смех, утащило в глубину туннеля.

– Дядя? Значит, даже вы в курсе, что он у меня имеется! Похоже, я единственная, кто не подозревал о его существовании! – Она прижала ладони к щекам. – Бог мой! Нет же, Этьен! Неужели вы решили, что я готова была предать свое слово и рисковать жизнию ради неизвестного мне дяди! Если так, то вы слишком хорошо думаете о силе наших родственных чувств!

И она снова засмеялась – очень резким неприятным смехом.

– Тогда… – растерянно нахмурился де Бриак. – Тогда кто же?

– Кто? – Авдотья замолчала, натужная улыбка ушла с ее лица, она смотрела на него, будто решала про себя некую задачку, а потом кивнула: себе же, не майору. – Помните, Этьен, Захар-дурачок говорил о зеленом человеке? Откройте этот сундук, и вы увидите его зеленую шкуру, или мундир, если угодно! Да и ради кого бы моя бедная влюбленная Настасья была готова отправиться в леса! Ну, думайте, Этьен, думайте!

* * *

Прошлой ночью.

– Видишь ли, сестрица, дух и бытие подчинены одним и тем же законам, а ежели так, то что можно ожидать от духа при таком-то бытии? Вот она, подножка философских трудов, – когда бытие мое стало отвратительным, дух мой последовал за ним. Помнишь, в Евангелии: «Когда же услышите о войнах и о военных слухах, не ужасайтесь: ибо надлежит сему быть, – но это еще не конец… Это – начало болезней». Начало болезней, Эдокси! Болезней духа. Может, ты думаешь, я ненавидел войну из-за юношеских идеалов гуманизма? Или подозреваешь во мне труса? Так ты ошибаешься, mein Herz.

– Не смей называть меня так!

– Хорошо, не смею. Но дозволь закончить мысль: все мы измучены желаниями, далекими от христианской морали, и вот чем страшна война – она дает нам волю. Как просто и страшно мы умираем в ратных трудах. Где здесь святость вершины Божьего творения – человека? Где преклонение пред самым ценным Божьим даром, жизнью? Где прелесть мирных дней, в которую мы эту жизнь старательно обряжаем? Искусство, философия – ты ведь понимаешь, почему я избрал философию?

– Потому что тебе нравилась игра ума.

– Потому что мне нравилась красота этой игры, потому что она удаляла меня от всего уродливого, к чему меня так тянуло. Это были два полюса, меж которыми метался мой дух. Философия помогала избегать людей и обстоятельств жизни, способных качнуть маятник в ненужную сторону. Но началась война, и я понял: вот она, реальность. Далекая от философии, но как близка она моим тайным кошмарам! Ржание гибнущих лошадей, разрываемая на куски снарядами еще живая плоть… А этот тошнотворный запах, Эдокси, если б ты только знала! Он повсюду: кислый – пороха, железистый – крови. Но вот что страшно: за тошнотой последовало упоение. Упоение от убийства. И не подумай, что я был одинок.

– Так почему же вместо невинных девочек ты не продолжил убивать неприятеля?

– Нет, mein Herz. Эта война не моя, а нашего царя-батюшки да их, французова, холопского императора. Просто она оказалась тем зеркалом, в котором я впервые увидел себя не изгоем. Он был прав: границ нет, они лишь тут, в твоей голове.

– Не трогай меня!

– В твоей вовсе не глупой головке. Но чтобы добраться до сути, нам всем нужен ключ. И ключ он к каждому подбирает свой.

– Кто – он?

– А, вот тебе и стало интересно!

– Ничуть. Ты мне отвратителен!

– А все же. Тебе стоило с ним познакомиться хоть бы и из соображений семейственности – ведь он тоже Липецкий.