Супруга сына облегченно опустилась на табурет.
– Спит?
– Да…
Крохотный урчащий во сне комок, обильно закутанный в теплый плед, уютно устроился у матери на руках. Эх, хорошо ему…
– Можно?
Лейра аккуратно, стараясь не разбудить резким движением, подала сына. И лишь ощутив на руках его теплое, совсем невесомое тельце, я вновь почувствовал себя лучше.
– Какой маленький! Ути-пути, на руках у дедушки…
Сердце на мгновение захлестнула смертная, беспробудная тоска, заставив его болезненно сжаться. Чуть покачав малыша на руках, я склонился над ним, силясь вдохнуть в себя чистый запах молочного ребеночка, такой тепло-сладкий… мм… Так пах мой маленький Торог…
А ведь все-таки я спас семью сына, решившись на обмен. В противном случае лехи постарались бы спровоцировать нас на атаку их казнью.
– Как молоко?
– Хватает.
– Подкармливать еще не начинала?
– Ему всего полгодика.
– Ну, ты мама, тебе виднее. Мы начали давать Торогу жидкую овощную кашицу месяцев в восемь, а Энтару мать по первости пыталась кормить перемолотыми фруктами – в тот год был добрый урожай яблонь и груш… Так не ела! Представляешь?! Было же так вкусно, даже я облизывался, а эта маленькая привереда не ела! Зато овощное пюре пошло сразу…
Лейра мягко улыбнулась моим словам:
– Как вы?
– Да лучше всех! Незаметно?!
Она смутилась, и я постарался смягчить чуть резковатый ответ:
– Не бери в голову. Я успел повидаться с внуком, а на большее мне и рассчитывать… Хотя стоп! Кажется, Золот в кои-то веки сдержал слово!
По коридору разнесся чудный запах запеченной с пряными травами птицы. В камеру вошли двое вышколенных слуг, поставивших на пол чурбачок и водрузив на него серебряный поднос с мясом и мытыми фруктами в отдельной тарелке. Здесь же, рядом с уткой, прислонившись к еще горячей корочке, лежит тонко нарезанный хлеб – свежайший, хрустящий! И кувшин со сладко пахнущим вином.
Рот мгновенно наполнился обильной слюной, а в глазах, по всему видать, загорелся такой голодный блеск, что Лейра деликатно взяла у меня малыша.
С сожалением отпустив внука с рук, я чмокнул его в пухленькую щечку, раздражив щетиной – Олек тут же заворочался и попытался закрыться маленькой, такой же пухленькой ручкой. Забавный…
– Где вы живете?
– В покоях королевы, в самом дальнем крыле.
Я с удивлением присвистнул:
– Ничего себе! Да они или провоцируют тебя, или не знают, на что способна дочь степного вождя! И скорее второе, вряд ли бы лехи решились рисковать жизнью ее величества.
Лейра понимающе и, как мне показалось, чуть кровожадно усмехнулась.
– Не спорю, мысли приходят всякие. – Она заботливо поправила пледик, укрывающий сына. – Но я не могу рисковать Олеком. Торог… Торог потребовал от меня, чтобы я сохранила жизнь сыну любой ценой. Любой – вплоть до бесчестья.
– Даже так… Впрочем, вряд ли теперь до этого дойдет. Сейчас ты для лехов словно золотая птица в драгоценной клетке. Вместе с сыном вы стали тем коротким поводком, за который можно дергать Торога сколь угодно часто, заставив выполнять практически любые команды.
– Вы думаете…
Я внимательно посмотрел в бездонные, абсолютно черные в полумраке подземелья глаза невестки.
– Я ничего не думаю – помимо того, что ты должна выполнить наказ Торога, как верная и порядочная жена. Сложилось так, как сложилось, мы проиграли. Но то, что и он, и вы живы – поверь, это не худший для всех нас расклад. Так пусть уж лучше золотая клетка и краткие мгновения встреч, чем вот такие вот, – я обвел рукой каземат, – палаты… Да и в сырую землю торопиться не стоит.
Лейра грустно потупилась:
– Вас завтра…
Я лишь заговорщески подмигнул ей:
– Посмотрим.
И подумал: «Не успеют!»
Невестка не стала развивать тягостную тему, и ненадолго мы оба замолчали. Подумав, я решил извиниться перед женой сына:
– Я был не самым лучшим дедушкой…
Но в этот момент Олек выгнулся дугой и, широко распахнув глаза, громко заплакал, оборвав мою речь.
– Тише, тише…
– Можно? Я уже сейчас отпущу вас… Дай еще разок взглянуть.
Взяв теплый и чуть влажный сзади комочек (ну конечно, сходил по-маленькому, а в мокром-то спать как-то не слишком!), я поднял внука так, чтобы его крохотная головка со взъерошенным на макушке темным пушком оказалась напротив моего лица.
– А глаза-то, как у Торога, голубые…
Малыш перестал плакать и, широко распахнув заспанные глаза, внимательно и удивленно на меня воззрился. На несколько ударов сердца он замер, и мне показалось, что между нами установилась какая-то… связь, контакт, узнавание – словно внук изучает меня и пытается запомнить. Но длилось это недолго – Олек вновь закрыл глаза и так отчаянно и горько заревел, что я тут же, несколько поспешно, отдал малыша маме.
– Испугался.
Невестка неловко улыбнулась и встала.
– Лейра… Передай Торогу, когда встретишь, что я очень его люблю. И что ни о чем не жалею. И вот еще… Не позволь им воспитать малыша… лехом. Он должен помнить, откуда он, чья кровь в нем течет и какую ответственность он несет на плечах. Торог не сумеет этого сделать, все эти годы он будет далеко. Надежда остается только на тебя… Прошу, сделай.
Лейра кивнула:
– Прощайте, Когорд… Вы не были плохим дедушкой и уж точно никогда не были плохим отцом.
– Прощай, Лейра… Торог не ошибся, выбрав тебя в жены.
С уходом единственных близких людей сердце вновь болезненно сжалось – так что стало трудно дышать, а тоска словно превратилась во что-то материальное, безжалостно придавив к земле. Все же мне хватило сил поднять кувшин и поднести его ко рту – жадно припав к терпкой влаге легкого вина, я разом ополовинил сосуд. В голове легонько зашумело, и, чуть приободрившись, я с глухим рыком накинулся на еду, разрывая птицу зубами и пальцами, обжигаясь горячим мясным соком.
Как же вкусно…
Я дождался, пока холуи унесли поднос и остатки еды. Отпустил Золота, пообещав утром дать ответ – приняв во внимание все то, что он сделал для меня. После чего достал припрятанную грушу и с наслаждением впился в упругую плоть плода, напомнившего мне о собственной молодости и далеком детстве Энтары.
Доев и с сожалением отбросив огрызок, я, уже не стесняясь, сорвал с себя рубаху и, свернув в маленький упругий валик, положил ее на пол. От наспех перебинтованного левого плеча шибанул отвратительный смрад. Сорвав повязку, я с удовлетворением воззрился на уже почерневшую огнестрельную рану, сочащуюся кровью и гноем. Я так и не залечил ее до конца, во время же захвата лехами рана раскрылась и, нахватав какой-то дряни, воспалилась. Багровая краснота разошлась чуть ли не по всей левой половине туловища…