Звонок за ваш счет. История адвоката, который спасал от смертной казни тех, кому никто не верил - читать онлайн книгу. Автор: Брайан Стивенсон cтр.№ 33

В 1903 году У. Э. Б. Дюбуа включил в свой знаменитый труд «Души черного народа» блестящий и западающий в память короткий рассказ. И теперь, на пути домой, я думал о нем. Он называется «О пришествии Джона». В рассказе Дюбуа молодого парня из маленького прибрежного городка в Джорджии посылают за сотни миль от дома в учебное заведение, которое готовит чернокожих учителей. Вся негритянская община, в которой он родился, собирала деньги на его обучение. Люди вкладывали деньги и надежды в Джона, чтобы однажды он вернулся в родные края и стал учить афроамериканских детей, которым запрещалось посещать обычные школы. Раскованный и любящий повеселиться, Джон едва не вылетает из учебного заведения – и тогда всерьез задумывается о возложенном на него доверии и о позоре, ждущем его, если он приедет домой без диплома. Сфокусировавшись, посерьезнев и решительно настроившись на успех, он получает диплом с отличием и возвращается в свой городок готовым менять мир.

Джон убеждает белого местного судью, в руках которого сосредоточена вся власть в городке, открыть школу для чернокожих детей. Полученное образование сделало юношу независимым, он твердо убежден в необходимости свобод и расового равенства, из-за чего у него самого и афроамериканской общины начинаются неприятности. Судья закрывает школу, когда узнает, чему в ней учит Джон. Тот идет домой после закрытия школы, расстроенный и разочарованный. По дороге он видит, как его сестру лапает взрослый сын судьи, и в ярости бьет того по голове доской. После этого Джон продолжает путь домой, чтобы попрощаться с матерью. Дюбуа завершает эту трагическую историю на моменте, когда разъяренный судья с собранной им толпой линчевателей нагоняет юношу.

Учась в колледже, я несколько раз читал этот рассказ, поскольку отождествлял себя с Джоном в роли надежды общества. Никто из моих теток или дядьев не получил образования, многие даже среднюю школу не окончили. Прихожане нашей церкви всегда поддерживали меня и никогда не просили ничего взамен, но я чувствовал, как растет мой долг. Дюбуа глубоко понимал эту динамику и воплотил ее в жизнь способом, совершенно заворожившим меня. (Я лишь надеялся, что мое сходство с Джоном не дойдет до линчевания.)

Тем вечером, когда я ехал домой от родственников Уолтера, эта история предстала передо мной в совершенно новом свете. Я никогда прежде не задумывался о том, какое отчаяние, должно быть, охватило сообщество, членом которого был Джон, после его казни. Насколько эта трагедия должна была затруднить жизнь людей, отдавших все, чтобы Джон стал учителем. Перед оставшимися в живых членами этого сообщества возникло бы множество препятствий на пути возможностей и прогресса, и еще больше – сердечной боли. Образованность Джона привела не к освобождению и прогрессу, но к насилию и трагедии. А значит – к еще большему недоверию, большей вражде, большей несправедливости.

На родственников Уолтера и самых бедных членов его общины таким же бременем лег его приговор. Даже если они не были в тот день в его доме, большинство чернокожих в Монровилле были знакомы с кем-то из тех, кто был рядом с Уолтером в то время, когда совершалось убийство. Боль, висевшая в воздухе в том трейлере, была буквально осязаемой – я ее чувствовал. Людям была отчаянно нужна хоть какая-то надежда. Это осознание породило во мне смешанные чувства – тревогу и решимость.

Я уже привык к тому, что множество людей звонили мне в связи с делом Уолтера. Большинство из них были чернокожими и бедными, в их речи звучали слова ободрения и поддержки, и после моей встречи с семьей Макмиллиана таких звонков стало еще больше. Время от времени звонил, предлагая поддержку, и кто-нибудь из белых жителей Монровилля, с которыми работал Уолтер. Например, Сэм Крук. Когда я разговаривал с Сэмом, он настаивал, чтобы я непременно встретился с ним, когда в следующий раз буду в городке.

– Я бунтарь, – сказал он ближе к концу разговора. – Осколок 117-го дивизиона армии конфедератов.

– Прошу прощения?..

– Мои предки были героями Конфедерации. Я унаследовал их землю, их титул и их гордость. Я обожаю эту страну, но понимаю: то, что случилось с Уолтером Макмиллианом, несправедливо.

– Что ж, спасибо вам за звонок.

– Вам понадобится поддержка – понадобится кто-то, кто знает людей, против которых вы решили пойти. И я собираюсь вам помочь.

– Я буду очень благодарен вам за помощь.

– Я вам еще кое-что скажу. – Сэм приглушил тон. – Как думаете, ваш телефон прослушивается?

– Нет, сэр, думаю, он чист.

Голос Сэма снова окреп.

– Так вот, я решил, что не позволю им его вздернуть. Есть у меня пара ребят. Мы пойдем и умыкнем его, не дав им его прикончить. Не собираюсь я стоять в сторонке и позволять им угробить хорошего человека за то, чего, я точно знаю, он не делал.

Сэм Крук говорил – как воззвание читал. Я замешкался, не зная, как реагировать.

– Что ж… спасибо вам, – все, что мне удалось выдавить.

Когда я впоследствии спросил Уолтера о Сэме Круке, он только улыбнулся:

– Я много с ним работал. Он был добр ко мне. Очень интересный парень.

В эти первые месяцы я виделся с Уолтером почти каждые две недели и успел изучить некоторые его привычки. «Интересный» – это был его эвфемизм для чудаков, а поскольку за долгие годы он успел поработать с сотнями людей в округе, недостатка в «интересных» людях среди его знакомых не было. Чем необычнее и чудаковатее был человек, тем «интереснее» он был, по терминологии Уолтера. «Довольно интересный», «очень интересный» и, наконец, «о, он о-о-о-очень интересный» – вот как он обозначал персонажей «странных и еще страньше». Казалось, он избегал нехорошо говорить о людях. Считая кого-то субъектом со странностями, он лишь добродушно хмыкал.

Во время наших встреч Уолтер заметно расслаблялся. Когда мы начали свободнее общаться друг с другом, он порой сворачивал разговор на темы, никак не связанные с его делом. Мы беседовали об охранниках в тюрьме и о его опыте общения с другими заключенными. Уолтер рассказывал о людях, которые так и не навестили его, а он так на это надеялся. В этих разговорах он демонстрировал замечательную способность к эмпатии. Он не жалел времени на старания представить, какие мысли и чувства других людей могли повлиять на их поведение. Строил догадки о том, что могло расстроить тюремных охранников, пытаясь оправдать сказанные ему грубые слова. Говорил о том, как тяжело, должно быть, видеться с человеком, приговоренным к смертной казни.

Мы разговаривали о блюдах, которые ему нравились, о работе, которой он занимался в молодости. О вопросах расы и власти, о том, что казалось нам забавным, и о том, что представлялось печальным. Ему становилось лучше от самого обычного нормального разговора с человеком, который не был ни заключенным, ни охранником, и я всегда проводил с ним немного «лишнего» времени, чтобы поболтать о вещах, не имевших прямого отношения к его делу. Не только ради него, но и ради себя самого.