Ленька Пантелеев - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Пантелеев cтр.№ 72

Он стоял у доски и покорно смотрел на учителя.

— Ну, что же ты?.. Пиши, — сказал учитель.

— Что писать?

— Как что писать? Доказывай теорему.

Ленька взял мел и тотчас положил его на место.

— Я не знаю, — сказал он тихо.

— Как? Не знаешь теоремы о вертикальных углах?

— Нет.

— Позволь… Но ведь мы повторяли эту теорему на прошлой неделе. Ты в классе был в это время?

— Был.

— Так чем же ты занимаешься, оболтус?! — рассердился учитель.

Он быстро поднялся, прошел к Ленькиной парте и схватил заветную Ленькину тетрадку.

— Это что такое?! Смотрите-ка…

— Оставьте! Не трогайте! — закричал Ленька, кидаясь к учителю.

— Смотрите-ка… Он, оказывается, пишет стихи!..

Ленька не успел выхватить тетрадку. Учитель отстранил его рукой и громко, с выражением, прочел:

— На мотив «Бродяга Байкал переехал»… Довольно мы, братья, страдали и тяжкое бремя несли, в боях мы свободу достали…

Ленька думал, что над ним будут смеяться. Но никто не смеялся. Наоборот, товарищи, которые до сих пор почти не замечали его, смотрели на него с почтительным удивлением: черт возьми! Здорово! Оказывается, у них в классе имеется свой поэт!

Учитель вернулся к своему столу.

— Стихи можно писать и дома, — сказал он уже не так сердито. — А в классе положено заниматься уроками.

Он задал Леньке еще несколько вопросов. Ни на один вопрос Ленька не ответил.

— Нет, это бог знает что, — опять рассердился учитель. — Ты с кем живешь? Отец у тебя есть?

— Нет, — ответил Ленька.

— С матерью?

— Нет.

— Значит, ты сирота? Кто же тебя воспитывает?

— Комсомол, — сказал Ленька дрогнувшим голосом.

— Кто? — не понял учитель.

— Комсомольцы… ребята меня воспитывают…

…В тот же день в школу примчался Юрка. Ленька сам ему все рассказал.

— Ничего, ничего, — утешал его Юрка. — Не огорчайся, Леничка. Уладится. Что же ты раньше молчал, дубинка этакая?

Ему действительно удалось все уладить. Он объяснил, что Ленька полтора года не учился, что в третий класс его приняли по ошибке. Заведующая школой хотела перевести мальчика классом ниже, но Юрка не сразу согласился на это. Вечером он говорил Леньке:

— Есть, Леничка, два выхода… Или перейти во второй класс. Это выход простой и легкий. Или — остаться в третьем и догонять товарищей. Это выход сложный и почетный…

— Как же мне догнать их, — сказал Ленька, — если они уже теоремы проходят?!

— Догнать, дорогой, всегда можно. Надо только быстрей бегать, больше и веселей заниматься.

— Трудно, — сказал Ленька.

— Трудно? А ты думаешь, нашим бойцам на фронте легко? А всему нашему государству Советскому легко? Ты знаешь, кто-то подсчитал, что против нас четырнадцать держав воюет… А? А мы одни… И при этом отстали от своих врагов в некоторых отношениях не на один, а, может быть, на целых пять классов. У них — техника, у них — пушки, у них — золота до чертовой матери. А у нас с тобой одни дыры да заплаты, как на тришкином кафтане. А ведь победим-то в конце концов мы, а не они? Правильно ведь?

— Я останусь, — сказал Ленька.

Юрка засмеялся и обнял мальчика за плечи.

— Ты, Леничка, не бойся, не дрейфь, — сказал он. — Я тебе помогу.

Ленька не ушел из третьего класса. Он занимался теперь с утра до вечера. Он запретил себе читать книги. Он не ходил в городской клуб «Аудитория», когда там показывали кинокартины или выступали приезжие артисты. Даже свою оперу «Гнет» он временно забросил. Забежав после школы в коммунальную столовую и наскоро пообедав по курсантскому талончику, он шел домой, в горком, забирался с ногами на большую теплую плиту, обкладывался учебниками и тетрадками и до вечера зубрил физику, алгебру и геометрию. А вечером он шел к Юрке, или Юрка сам приходил в горком, и они опять занимались.

Выступать в роли репетитора Юрке было нелегко: еще до революции, после гибели отца, он ушел, не доучившись, из Казанского промышленного училища, и теперь ему приходилось многое воскрешать в памяти.

И все-таки через месяц Ленька уже не чувствовал себя таким дураком на уроках математики и физики. Наконец наступил день, когда он принес и с гордостью показал Юрке первую хорошую отметку по геометрии.

— Вот видишь, — сказал Юрка. — Не так все ужасно, как тебе казалось.

— Без тебя я все равно не догнал бы, — сказал, покраснев, Ленька.

— Глупости, Леничка. Паникуешь. Это у тебя, прости меня, пожалуйста, от твоего дурацкого мелкобуржуазного происхождения. Тебе индустриальная закалка нужна. Тебя бы на завод, казак, — вот это бы дело! Как у тебя, кстати, с практическими в мастерских?

— Ничего. Получше теперь.

— Табуретку сделал?

— Нет. Меня теперь Иван Иванович токарному делу учит.

В мастерских Ленька тоже начинал теперь все с азов. Инструктор Иван Иванович научил его строгать, дал ему сосновый брусок и велел выстрогать его не спеша до толщины двух дюймов. Ленька испортил пять или шесть брусков и наконец добился своего: сделал точно. Тогда его поставили к токарному станку.

Он уже входил во вкус работы. Он испытывал незнакомую ему раньше радость, когда из бесформенного куска дерева ему удавалось выточить какую-нибудь незамысловатую шпульку или балясину. Это было почти так же приятно, как сочинить удачную строчку в стихотворении или придумать рассказ. Руки его огрубели, в мышцах прибавилось силы. Приятно было, умываясь после работы, замечать, как с каждым разом все крепче и солиднее становятся твои мускулы.

…И в классе он не чувствовал себя теперь таким одиноким, как раньше. Хотя никто не читал его пьесы и стихов, о нем уже ходила по школе слава, как о сочинителе. Опера «Гнет» все еще лежала недописанная, и Ленька уже почти забыл о ней, когда однажды в уборную, куда он зашел покурить, прибежал его сосед по классу Ахмет Сарымсаков и сообщил, что Леньку зачем-то разыскивают ученики старшего класса. Оказалось, что это делегация драматического кружка.

— Это ты — сочинитель? — спросили у него.

— Я, — ответил Ленька, краснея.

— Говорят, ты пишешь пьесу? Правда?

Ленька еще больше покраснел и сказал, что — да, писал, но дописать не успел — некогда.

— Жалко. Мы думали — может быть, можно ее поставить. Восемнадцатого, в день Парижской коммуны ^[28], у нас вечер. Хотели разучить какую-нибудь пьеску, а пьес нет. В библиотеке — всякое буржуазное барахло, читать противно.