Ленька Пантелеев - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Пантелеев cтр.№ 54

И сейчас, когда он сидел на зеленой садовой скамейке и дожидался матери, а вокруг него сидели и ходили, опираясь на костыли, молодые и пожилые люди в серых и кофейных халатах, Ленька не чувствовал ни страха, ни смущения, ни даже сочувствия к этим людям. Это была красивая, умилительная картина, напоминавшая ему детство, Петроград, садик Морского госпиталя, где так же вот бродили и сидели за решетчатой оградой раненые и увечные воины…

По дорожке мимо него медленно шел, покачиваясь на двух костылях, высокий бородатый раненый. Тяжело подпрыгивая на одной ноге, он осторожно нес вторую — укороченную на одну четверть и плотно замотанную бинтами.

Увидев рядом с Ленькой свободное место, раненый приостановился, широко расставив костыли.

— Эх, посидеть, что ли? — сказал он и, занося костыль, лихо заковылял к скамейке.

Ленька привстал, хотел помочь ему, но раненый ловко сложил оба костыля вместе, повернулся на каблуке здоровой ноги и плюхнулся на скамейку, вытянув вперед свою толстую забинтованную культю.

— Сидишь? — сказал он, искоса посмотрев на Леньку и вытирая марлевой тряпочкой вспотевшее лицо.

— Да, — скромно ответил мальчик.

— К отцу пришел?

— Нет.

— А кто? Брат? Крёстный?

Леньке было ужасно стыдно признаться, что у него никто не лежит в госпитале.

— Я сам, — пробормотал он, краснея. — Меня мама привезла — показывать доктору.

— Болен, значит? А какая болесть?

— Так… пустяки… дифтерит, — усмехнулся Ленька, всем видом своим желая показать, что, если бы не мама, он, конечно, никогда бы не решился тащиться в госпиталь с такой ерундой. — А вы что, раненый? — сказал он, показывая глазами на забинтованную ногу соседа.

— Нет, милый. Я уже не раненый. Я уже инвалид. Раненый — это когда, знаешь, полежишь, полечишься, да и снова на войну идешь. А уж мне теперича до самой смерти — только что разве с тараканами на печке воевать…

Бородач засмеялся, покачивая и поглаживая свою толстую ногу, а Ленька вдруг почувствовал, что в горле у него защекотало, и, чтобы заглушить эту щекотку, поспешил спросить:

— А вы где… То есть, вас где ранило?

— Ранило-то? А здесь, под Ярославлем.

— Значит, вы с белыми воевали?

— А с кем же еще?.. С ними…

Бородач нахмурился, помолчал, подумал и, покачав свою культю, с усмешкой сказал:

— Ведь вот, подумай, чудеса какие! А? Четыре года с немцем воевал. С австрияком воевал. Ни одной царапины… А тут — на русской земле, в русской губернии, от русской руки чуть смерть не принял.

— А вас — из чего: из пушки или из ружья?

— Из ружья, да… Называется английская разрывная пуля «дум-дум».

— Почему английская?

— А это уж ты, милый, у них поди спроси: откуда они английские боеприпасы получили?

Раненый опять вытер тряпочкой лицо.

— Не куришь? — спросил он, посмотрев на Леньку.

— Нет еще, — застенчиво ухмыльнулся Ленька.

Внезапно где-то очень близко, за углом здания, грянула духовая музыка. Тоскливые, медлительные и вместе с тем гневные звуки похоронного марша, извергаясь из медных жерл, понеслись к осеннему небу.

Ленькин сосед прислушался, крякнул, покачал головой.

— Повезли… опять, — сказал он мрачно.

— Кого повезли?

Бородач не ответил.

— Сволочи… иуды… золотопогонники, — пробормотал он сквозь стиснутые зубы.

Как и всякий другой мальчик, Ленька не мог усидеть на месте при звуках военного оркестра. Что бы ни играли медные трубы — кавалерийский галоп, церемониальный марш или траурный реквием, — ноги мальчика сами собой устремляются в ту сторону, где стучит барабан, гудят генерал-басы, поддакивают им баритоны и поют, заливаются корнет-а-пистоны и валторны.

И на этот раз Ленька не устоял перед искушением. Он забыл, что мать приказала ему сидеть на скамейке и ждать ее, забыл, что не знает расположения больницы и может потеряться…

— Я, пожалуй, пойду… посмотрю, — смущенно объяснил он соседу, сползая со скамейки.

— Что ж. Посмотри иди, — сказал тот.

…Свернув за угол и пробежав под какой-то аркой, Ленька остановился, ослепленный блеском медных труб. Он не сразу понял, что делается во дворе. У приземистого кирпичного здания с золотым крестом над кирпичным же куполом стояла высокая, обитая железом платформа, на каких обычно возят мясо и бидоны с молоком. Огромный гнедой битюг стоял под тоненькой полосатой дугой, расставив мохнатые ноги и опустив гривастую голову, в челку которой была вплетена красная лента. Какие-то люди в военной и штатской одежде медленно выносили из часовни и осторожно устанавливали на платформу бурые, похожие один на другой, гробы. Толпа женщин и военных окружала эти похоронные дроги. А в стороне, у чугунной ограды, под старым раскидистым тополем грудился небольшой военный оркестр, и золоченые трубы его под неспешный такт барабана на разные голоса печально и торжественно пели:

Вы жертвою пали в борьбе роковой,

В любви беззаветной к народу

Вы отдали все, что могли, за него,

За жизнь его, честь и свободу

Ленька снял фуражку и подошел ближе. В толпе громко, навзрыд плакали. Гробов на телеге стояло уже не меньше десяти, а их все выносили и выносили.

— Простите, пожалуйста, это кого хоронят? — вполголоса спросил Ленька у маленького, похожего на татарина, красноармейца, с серой, стриженной под машинку головой. Тот покосился на него, мрачно посопел и ответил:

— Тех, кто за нас с тобой кровь пролил.

— Убитые?

— Однополчане мои. Товарищи. Первый Советский пехотный полк. Слыхал?

— Нет, — сказал Ленька.

Из часовни выносили еще один гроб. Чтобы получше рассмотреть его, Ленька привстал на цыпочки и вдруг увидел в толпе женщин знакомое лицо. Он не успел удивиться и не успел спросить себя, что может здесь делать жена Василия Федоровича Кривцова, как сердце его, похолодев, само ответило ему на этот вопрос.

Кривцова стояла подальше других. Она не плакала, но бледные сухие губы ее были болезненно сжаты, а широкие калмыцкие скулы медленно двигались, как будто женщина пыталась перетереть зубами что-то очень твердое — камешек или гвоздь.

Музыка смолкла. Слышнее стали плач и причитания женщин. Толпа задвигалась. Какой-то черноволосый курчавый человек в белой русской рубашке, забравшись на краешек платформы и опираясь на штабель красных гробов, что-то говорил — то громко, почти крича, то совсем тихо, грозным шепотом.

Ленька ничего не видел и не слышал. Он протискивался через толпу, боясь потерять из виду Кривцову.