Шутка - читать онлайн книгу. Автор: Доменико Старноне cтр.№ 36

30 октября. Издатель хочет посмотреть несколько иллюстраций. Просто так, чтобы вникнуть, говорит он. Но я не знаю, может ли он во что-нибудь вникнуть. Так или иначе, мне надо сесть за работу. Меня интересует «замороженная юность» Спенсера Брайдона, похоже, она была безрадостной. Мне может пригодиться также и мысль о том, что у него в голове есть некий неисследованный закоулок, а в организме – некие свойства, ничем не примечательные, но долгое время не проявлявшиеся. Во мне самом когда-то многое притупилось, причем произошло это, как и у Брайдона, на исходе юности. Я был еще почти мальчик, но уже успел жениться на Аде, когда однажды, в приступе высокомерия, заявил одной знакомой, что мне достаточно карандаша, чтобы преодолеть любые ограничения, выйти за рамки своего неаполитанского окружения, нашей с ней дружбы, супружества, любви, даже своей половой принадлежности, всей Италии, всей планеты.

Звякнуло серебряное кольцо – и настало пробуждение.

3 ноября. За работой. Как нарисовать звуки? Джеймс прибегает к сравнениям. Звяканье, напоминающее далекий звон колокольчика. Дом похож на огромную чашу, на вогнутый кристалл, шепчущий благодарные слова влажному пальцу, которым проводят по его краю. И менее трудный случай: металлический наконечник трости Брайдона, цокающий по мраморному полу.

12 ноября. Вибрации, идущие из глубины, вибрации, не сопоставимые ни с чем привычным. Безмерное, обессмысливающее изумление. И трепет, и прилив крови, который превращается в багровый румянец. По-моему, вся история с призраком сводится к этим словам. Только благодаря аналогии с ее громадной мощью эти вибрации, изумление, трепет, прилив становятся неким подобием обитателя, неожиданно обнаруженного Брайдоном в его нью-йоркском доме. В общем, это словечко подобие – мост, ведущий к призраку. Стоит перейти его – и подавленные эмоции Спенсера породят уже не фигуру речи, а жуткую человекоподобную фигуру, которая бродит по огромному пустому дому. Возможно, я добился бы успеха в этой работе, если бы сумел изобразить то же самое, пользуясь мелком или угольным карандашом: претворить прилив, трепет, изумление, вибрацию в нечто, в некое зримое присутствие. Но пока у меня ничего не получается, опять случилось кровоизлияние, надо сделать анализ на гематохроматоз. Позвоню Бетте, скажу, что не смогу сидеть с ребенком, у меня нет сил. Ей, конечно, это не понравится, но она должна понять, что нельзя вот так звонить и говорить «приезжай», не принимая в расчет ни мою работу, ни состояние здоровья. Я никогда не просил помощи ни у кого, даже у нее. А если бы вдруг попросил, не думаю, что у нее нашлось бы время возиться со мной. Я хорошо помню, как она позвонила мне, когда узнала об операции:

– Почему ты не поставил меня в известность?

– Это было не настолько серьезно.

– Ты поехал в больницу один?

– Лучше поехать одному, чем в неподходящем сопровождении.

– Мама бы очень рассердилась.

– У мамы давно уже есть право ни на что не сердиться.

– Что за идиотская фраза.

– Да, верно.

– Долго ты был в больнице?

– Неделю.

– Все в порядке?

– Я потерял немножко крови.

– Папа, ты с ума сошел, ты должен был позвонить мне. Я приеду на машине и заберу тебя к нам.

Таким или приблизительно таким был наш разговор. Она, конечно же, не приехала и не забрала меня к себе. Правда, еще несколько раз звонила, но в семь утра, перед уходом на работу, и очень торопилась:

– Как ты, папа?

– Хорошо.

– Ты еще в постели?

– Да.

– Сегодня вставать не будешь?

– Скоро встану.

– Ты спал ночью?

– Мне снились кошмары.

– Что именно тебе снилось?

– Не помню.

– А почему говоришь, что это были кошмары?

Я перешел на шутливый тон. Стал объяснять, что сейчас для меня кошмарные сны – большая удача, это помогает в работе. И добавил, я в постели, но у меня в голове полно идей, я проснулся в четыре часа.

18 ноября. Смешно признаваться себе в этом, но в конце концов я всерьез попытался изобразить вибрации. На двух эскизах цвета ржавчины тело Брайдона дрожит, трепещет и из его уха вылезает крохотный чертенок, напоминающий джокера, которого я однажды видел на карте из старой американской колоды. Не думаю, что издателю это придется по вкусу, но у меня не было времени на доработку, я уехал в Неаполь. Путешествие было ужасным. В Болонье в поезд сел шикарно одетый чернокожий парень; всю дорогу он беспрерывно кричал по телефону на непонятном языке. Пассажир, дремавший напротив меня, проснулся и грубо сказал ему: «Эй ты, потише, нельзя так орать, я сегодня встал в пять утра». Парень тут же убрал телефон и начал кричать на него, на сей раз на неаполитанском диалекте, осыпая самыми грубыми ругательствами, которые он произносил четко и внятно. Остальные пассажиры сидели молча, опустив глаза. Должно быть, они ненавидят и боятся этого наглого парня, либо потому, что он черный, либо потому, что он неаполитанец, подумал я. И еще я не сомневался, что с минуты на минуту эти двое перейдут от слов к действиям, и начнется драка. Но этого не произошло. Дело ограничилось изнурительно долгой перепалкой, после чего белый опять задремал, а черный больше не болтал по телефону, ни на своем языке, ни на неаполитанском диалекте. Если бы возникла необходимость вмешаться, чтобы не дать им убить друг друга, где бы я взял на это силы? И во имя чего я бы вмешался? Во имя защиты чернокожих? Во имя плохо скрываемого расизма? Во имя борьбы с наглецами всех цветов кожи? И сам при этом ругался бы еще страшнее? Все время пути меня то бросало в пот, то знобило. Когда я приехал, настроение у меня было хуже некуда. В доме Бетты батареи всегда едва теплые. А пятьдесят лет назад их вообще не было. Окна закрывались неплотно, по дому гуляли сквозняки, зимой там можно было умереть от холода. И все же я не помню, чтобы когда-либо так мучительно мерз в этих стенах. Это был какой-то новый холод, отчасти вызванный усталостью, отчасти болезнью, отчасти плохим настроением, отчасти старостью. Мальчик показался мне таким же высокомерным, как его отец. Ему нравятся цвета, которые он называет светлыми. Но я не считаю, что мои старые иллюстрации к сказкам – темные. Может быть, плохо напечатанные, но никак не темные. Наверно, Саверио и Бетта, говоря друг с другом, критиковали меня как художника, а Марио случайно услышал их разговоры. Дети всегда жадно ловят слова, которые произносят взрослые.