Анабиоз - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Палий, Алексей Гравицкий cтр.№ 42

Еще в доперестроечные времена нас с Борисом приводила сюда бабушка. Я был маленьким, Борис совсем крохой. Тогда к храму не тянулись желающие воткнуть свечку, не сновали монахи. Монастырь не действовал, но в его постройках постоянно проходили выставки, посвященные храмовой архитектуре. Из тех выставок я мало что запомнил. Только невероятных размеров макет Кижей. Деревянное зодчество в миниатюре поражало.

Бориса в то время не поражало ничего. Он просто радостно поносился по некрополю, попрятался в доступных для этого полуподвалах. Единственное, возле чего он остановился с любопытством — сохраненные у дальней стены останки барельефа разрушенного Храма Христа Спасителя.

Снова я был здесь, кажется, спустя лет двадцать. Перестройка давно отгрохотала, вернув православной церкви некоторую часть имущества и положение в обществе. Не помню, за каким лешим я пришел в монастырь будучи взрослым, но от того образа детства не осталось ничего.

Стены окрасились в тошнотворный розово-коричневый цвет. Внутреннюю территорию разгородили, появилась охрана, монахи. Старушки, торгующие свечками и иконками. Старушки, свечки и иконки покупающие.

Донской монастырь потерял загадочность и величие древней крепости. А может, просто детство кончилось?

Так или иначе, сейчас монастырь напоминал, скорее, о своей позднесоветской ипостаси, чем о постперестроечной. Краска облезла, обнажив суровую кладку. На башнях проросли молодые деревца. Загородки были убраны. Подворье заросло, потеряв напускную прилизанность.

Монахи, правда, остались.

Мой конвоир провел меня вокруг храма. У главных ворот он перехватил мой взгляд и ухмыльнулся. Причина лежала на поверхности, хотя мне-то было не до ухмылок: ворота были наглухо закрыты. Просто так не убежишь.

Обойдя храм, мы вышли к некрополю. Вернее, к тому, что от него осталось. Часть могильных камней и надгробий была стащена под стену, на которой стояли несколько крепких молодых парней, похожих на моего конвоира. Парни наблюдали за возящимися между деревьев людьми.

Люди были заняты.

Здесь внизу большей частью работали монахи. В истлевших рясах они напоминали тоскливых молчаливых призраков. Призраков, разбившихся на группы и силящихся уволочить собственные надгробья.

Среди ближайшей группы выделялся могучий бородач. Высокий, плечистый, с проседью в бороде и волосах. Под рясой у него были джинсы, в которые он ее успешно заправил спереди, чтоб не мешалась. В руках у бородача была неплохо сохранившаяся, хоть и изрядно посеревшая веревка.

Веревочная петля обвивала мраморную могильную плиту, помутневшую и подернувшуюся зеленью. Бородач тянул. Остальные толкали. В сторонке стояла еще пара парней, покуривали и поглядывали за работой.

Невольно я отметил: надсмотрщиков здесь довольно много. Могли бы и присоединиться, работа пошла бы быстрее.

— Стой, — приказал конвоир.

Я послушно остановился. Не в том положении, чтобы спорить. В такой ситуации даже Борис, наверное, выпендриваться не стал бы. Или стал? В любом случае, Бориса здесь не было, из чего можно сделать вывод, что, в отличие от меня, он в такие ситуации не попадает.

— Отец Серафим, а ну-ка поддуй сюда, — гаркнул конвоир. Достал сигарету и прикурил.

На оклик отозвался бородач с заправленной в джинсы рясой. Он сделал знак своим, бросил веревку и послушно потрусил к нам. Расторопность и смирение, с которым реагировали на парней монахи, пугала.

Бородатый Серафим подошел ближе. Остановился. На конвойного поглядел с неодобрением.

— Хоть бы не курили в Божьей обители.

— Не гундось, борода. Я в сторону курю, а не тебе в лицо. И вы тут тоже во славу Господа воскуряете.

— То благовония.

— Откуда вам знать, что для него благовония, а что просто вонь. Меня вот от ладана вашего воротит. Может, бог тоже табак предпочитает. А если в биографии вашего патриарха поковыряться, то выходит, табак — штука богу угодная.

Конвоир весело хохотнул и выпустил струю дыма. В сторону.

— Богохульник, — буркнул бородатый Серафим.

— Попрепирайся мне еще. Вот тебе новенький в бригаду. Введешь в курс дела, объяснишь. Будет выеживаться — его в расход, тебя на голодный паек. Правила знаешь.

Бородатый нахмурился, кивнул. Говорить ничего не стал, только поглядел на меня и тихо бросил:

— Пошли.

Я окинул взглядом надсмотрщиков. Внизу в стороне и на стене. Покосился на конвоира, тот следил за мной и откровенно забавлялся.

Поговорку про поход в чужой монастырь со своим уставом я помнил всю жизнь и как-то старался придерживаться принятых в незнакомом месте норм поведения, но сейчас был явный перебор. Донской монастырь со своими порядками напоминал не то немецкий концлагерь, не то лудус, из которого сдернул восставший Спартак со своими друзьями-гладиаторами.

Серафим остановился, поплевал на ладони и подхватил веревку. Монахи уперлись в надгробную плиту. Я оглянулся на конвоира с сигаретой и почувствовал, что как никогда понимаю Спартака.

— Не стой столбом, — тихо прогудел бородатый. — Толкай и молчи.

Я кивнул и уперся в плиту. Серафим с бодрым кряком натянул веревку. Плита сдвинулась, но ненамного. Желание перерезать всех надсмотрщиков вместе с хозяином этой крепости и вырваться на свободу усилилось.

— Правила простые, — бурчал Серафим между рывками, хэкая и крякая на каждое усилие. — Мы работаем. Они нас кормят. Мы не работаем. Следует наказание.

— Это же рабство, — прохрипел я с трудом. — Как вы на это согласились?

— Молчи. Толкай. У нас выбора не было. Тех, кто громче всех кричал, они убили сразу. И еще убьют. Мы живем, пока не спорим.

Он снова хэкнул и замолчал. Я тоже прикусил язык. Толкать надгробье под разговор было тяжко. Посмотрел на подернувшуюся зеленым мраморную плиту. Надписи было не разобрать. Сквозь муть и зелень проглядывал лишь барельеф, в котором угадывался печальный профиль ангела.

Вскоре я перестал всматриваться. Стало не до того. Я только толкал и толкал вперед эту каменную глыбу, а она, казалось, приросла к месту. Усилий много, толку мало.

Перед глазами болтался заросший камень. В стороне курили надсмотрщики, переговаривались о чем-то. Неподалеку еще несколько групп пытались тащить неподъемные надгробья. Хэкал отец Серафим. Перекидывал бестолковые, практически бесполезные катки какой-то щуплый монах из тех, что толкали глыбу рядом со мной. Перекладывал и снова возвращался к остальным и пихал глыбу, которая отказывалась катиться по каткам, отказывалась двигаться, пыталась врыться в землю.

Пот катил градом, застилал глаза. Про головную боль и похмелье я забыл. Муть перед глазами осталась, но была теперь иного характера.

Сколько мы волокли чертово надгробье, не знаю. Когда плита уперлась в стену, кто-то, кажется мой давешний конвойный, крикнул: