Полдинг на мгновение замер от удивления, но, придя в себя, ответил:
— Если подумать, то да. Может быть, вам было бы разумно посетить женскую фабрику и убедить руководство в том, что у нас нет никаких намерений проповедовать среди женщин-заключенных. Это будет по дороге.
— Конечно, монсеньор. Мне выкупать госпожу Белл в сиропе или в кислоте?
Полдинг сдержался и вымучил из себя улыбку. Это был вызов! Все всегда заканчивалось им. Теперь была его очередь. Бернард, как всегда, перегнул палку. Сейчас нужно было восстановить баланс. Он ответил, тщательно выбирая слова:
— Делайте то, что вам нужно, Бернард. Но всегда помните о конечном результате. А пока будете в Ричмонде, постарайтесь определить количество католиков. Нам там понадобится священник на постоянной основе. И, я думаю, очень скоро.
Бернард с улыбкой принял этот укол. Старый дурак. Угрожать ему отправкой в новый приход в Ричмонде, зная, как он ненавидел это место. Да как он посмел! Когда-нибудь Полдинг будет еще одним среди ползающих перед ним на коленях. Они все будут ползать!
— Тогда пусть будет больше сиропа, чем кислоты, монсеньор. — Он на мгновение умолк. — Теперь о Рукерис. Я был там сегодня и посетил старика Брэнстона. Он был уже мертв. Жаль, что ему не удалось получить последнего причастия. На все Божья воля.
Полдинг собрался ответить, но услышал, как за Бернардом закрылась дверь с такой силой, словно ее захлопнуло сквозняком.
* * *
Если бы ложь не была такой очевидной, то Полдинг счел бы это за обиду. Но поскольку все было понятно, то только рассмешило его. Подготовить проповедь. Ну и шутка! Бернард никогда в жизни не готовился к проповеди, и они оба знали об этом. Что ему действительно следовало бы сделать, так это еще немного поработать над их основным докладом об условиях содержания заключенных для предоставления властям в Лондоне. Но Бернард не готов был в этом признаться, что более удивляло, нежели раздражало Полдинга. Из всех пороков Полдинг более всего не терпел лень, и хотя, возможно, Бернард и вызывал досаду, его нельзя было назвать инертным. Упрямым, непредсказуемым, даже аристократичным в своих вкусах, но не ленивым. Многое можно было заметить в его молодом секретаре-доминиканце, но мало что можно было понять. Полдинг провел с ним уже почти год, но ничего о нем не знал, за исключением того неизбежного факта, что из всех тех, кого ему приходилось встречать в жизни, Бернард обладал самым блестящим и самым тревожным умом.
Полдинг был знаком с самоанализом. Где еще, как не в монастыре, было научиться этому. Надменный, неразговорчивый и даже недружелюбный доминиканец не расстраивал его. Еще в самом начале их знакомства он предположил, что все его особенности были не чем иным, как последствиями монашеской жизни, так понятными ему самому. То, что он все держал про себя и что легкомысленно отнесся к первоначальным попыткам Полдинга наладить диалог, мало волновало его ввиду сильной занятости и недостатка времени. До той поры, пока доминиканец выполнял свои обязанности священника, его частное поведение оставалось делом его личной совести. Бернард был сильным, энергичным и способным человеком. Он работал эффективно и целенаправленно. Он умело спорил и не боялся ни британцев, ни их вызывающего поведения. Правду сказать, верующие не тянулись к нему так, как хотелось бы Полдингу. Даже наоборот, они побаивались его. Казалось, что и остальные священники боялись его. Насколько было известно Полдингу, владелец отеля «Герб Бата» на дороге на Парраматту, что рядом с лагерем Лонгботтом, был единственным человеком, к кому Бернард относился по-дружески. Возможно, потому что оба они были родом из Генуи.
Нет, то, что беспокоило Полдинга более всего, притом что это выражалось скорее гнетущей неопределенностью, нежели реальным страхом, был парадокс, заключенный в этом человеке. В глазах Бернарда светил вулканический огонь, внутри его непрестанно бурлила постоянно сдерживаемая энергия, почти гнев, выходившая наружу в форме нарочитой пассивности. Как могли светившиеся подобным образом глаза существовать в теле, которое жило сегодня так, словно уже наступило завтра? Был и еще один вопрос. По какой-то причине его привлекала толпа. По крайней мере, так казалось. Он с энтузиазмом окунался в нее, знакомясь с новыми людьми. Полдинг вспомнил, как напряженно он вглядывался в лица людей — женские, равно как и мужские, — словно пытался узнать кого-то. Потом неожиданно он отправлялся к другому сборищу людей. Полдинг как-то даже спросил его об этом. Не искал ли он потерянных родственников? Но единственным ответом, который получил, был удивленный взгляд и покачивание головой, которое означало, что он влез не в свое дело. Бернард Блейк был загадкой. Скорее всего, этот человек не задержится здесь надолго. Придет время, и Рим запросит его назад. Полдинг хотел бы, чтобы это случилось побыстрее. Городу Сиднею и Джону Беде Полдингу было бы лучше, чтобы этот заносчивый гордец унес свое разожженное горнило куда-нибудь в другое место. Полдинг вздохнул. Возможно ли, что он ошибается? Он знал, что такое невозможно. Только не с этим человеком. Раздраженный, он выкинул мысли о доминиканце из головы и приступил к рассмотрению проекта церкви в Уиндзоре.
Отель «Герб Бата», дорога на Парраматту, Конкорд, 18 марта 1840 года
Бернард неторопливо проехал мимо поселения Ньютаун и равнины Гиппстауна, прежде чем полуденное солнце и усилившееся движение не подсказали ему, что пункт его назначения близок. Отель «Герб Бата» стоял у слияния дорог на Ливерпуль и Парраматту, более всего он был известен холодным элем, прекрасными напитками и великолепной пищей. Внутри отеля было сумрачно и прохладно, небольшой ресторан блестел полировкой, и зашедшего сюда выпить человека не заставляли долго ждать, его сразу приветствовал в самой вежливой манере сам хозяин — господин Эммануэль Нейтч, генуэзец по происхождению. А если гость играл в шахматы или мог рассказать по случаю о прочитанной им недавно интересной книге, то у него были все шансы рассчитывать на бесплатную выпивку.
Отель «Герб Бата» представлял собой двухэтажное окрашенное в светло-желтый цвет кирпичное здание. Над покрытой свинцом аркой главного входа висел богато украшенный фонарь. Входная дверь имела два стеклянных оконца в прямоугольных рамках, верхние панели которых были также покрыты свинцом. Три небольших окна на втором этаже принадлежали лучшим комнатам отеля, которые выглядели гораздо внушительнее и были значительно дороже четырех задних комнат, бывших размером поменьше и не имевших окон. По обеим сторонам к зданию примыкали небольшая по размерам кухня, конюшня и очень пристойный бар. Вкупе все это излучало респектабельность и изысканность. Эммануэль Нейтч дошел до того, что попытался подрезать эвкалиптовые деревья на аллее, которая отходила от двора отеля. Даже две поилки для лошадей были здесь по-своему элегантны, их концы с обеих сторон загибались вверх, отчего они походили на каноэ.
Выслушав добрые приветствия обрадованного Эммануэля Нейтча, Бернард изобразил крайнюю усталость и удалился в свою комнату, вместо того чтобы принять приглашение хозяина к чаю в гостиной. Поднимаясь по лестнице, он заметил рыжеволосую горничную, которая заходила в одну из комнат, неся полные руки постельного белья. Бернард уже несколько раз встречал ее либо здесь, на лестнице, либо с Нейтчем, а порой и в своей комнате, которую она убирала, но они никогда не разговаривали друг с другом, обмениваясь лишь кивками из вежливости. Он проклинал ее всей своей сущностью. Она была такая же, как и те, кто заставлял его плоть дрожать от их зла. Эта потаскушка ни о чем не догадывалась, чтобы бояться его. Как и та гадина, что смеялась над ним в ту проклятую ночь. Он продолжал холодно смотреть на нее, борясь с неприятным ощущением в животе и наполняя свой гнев враждебностью. Зеленые глаза ответили ему взглядом. Черт возьми! Они не опустились. Ужасные глаза! И не холодные, и не теплые. Не большие, а слегка суженные, с краями, поднятыми вверх, как у какой-нибудь восточной куклы. Кукла-убийца! Он видел таких кукол в антикварных магазинах Рима, с кинжалами в руках и со зловещими улыбками на лицах. На миг он задрожал, неожиданно испугавшись. Он все еще смотрел на нее, когда она прошмыгнула мимо. Бернард отступил, чтобы пропустить ее. Ее волосы были похожи на красную волну, и он смотрел на них как зачарованный, пока она спускалась по лестнице. Дойдя до половины ступенек, она обернулась и сказала: