— Будут, конечно, некоторые ограничения. Просто у заговорщиков и так много возможностей уйти от ответа. Могут быть представлены лжесвидетели, и многие будут давать ложные показания умышленно, поскольку они все равно не признают британских законов. К тому же многие арестованные неграмотны. Нет, по-моему, мы должны быть более вольны в своих действиях, нежели того требует британское законодательство.
— Насколько более? — напрямую спросил Грэй.
— Судопроизводство должно полностью вестись по-английски.
Грэй вздохнул.
— Ну конечно.
На его сарказм Колборн ответил своим:
— Мне приятно, что вы понимаете это. Я также решил, что Драммонд и Харт не будут ничего оспаривать в пользу своих клиентов. Они могут советовать, даже зачитывать предварительно подготовленные заявления, но не более. Каждый подзащитный должен будет отстаивать себя сам.
От удивления Грэй открыл рот, не веря своим ушам.
— Ваше высокопревосходительство, вы не можете так делать. Это неправильно. Ее величество не согласится с этим. Тайный совет не поддержит ваших действий.
На этот раз ухмыльнулся Колборн:
— И кто же им об этом расскажет? Тайному совету есть о чем думать и без прецедента, который я создаю. Я верну британской короне законно принадлежащие ей земли, мирные земли, в которых брюзжание кровожадных радикалов не будет беспокоить существования благопристойных мужчин и женщин, независимо от языка, на котором они говорят.
Грэй встал.
— Прошу разрешения проинформировать вас, ваше высокопревосходительство, что я поставлю высокопоставленных франкоязычных законников этого города в известность о ваших намерениях. Я соглашаюсь с вашими действиями, какими бы позорными они ни были, поскольку я ваш слуга перед нашей королевой. Но тем не менее я джентльмен, с рождения уважающий право любого человека на справедливый суд. Вы посягаете на это право, поэтому я подчиняюсь только своему служебному долгу.
Колборн тоже встал. Его лицо пылало, а в голосе прорезались решительные нотки:
— Как и я, полковник. Мир в королевстве — прежде всего. В результате этого получится равномерное распределение справедливости, а несколько человек будут повешены. Те, кого нужно будет повесить. А теперь, если вы позволите, мне и генерал-майору Клитероу нужно будет обсудить еще несколько вопросов. Всего доброго, полковник.
* * *
— Не принесет ли он нам забот?
— Надеюсь, нет. Он вовсе не реформатор. Теперь — к делу. — Он протянул Клитероу список. — Имена двух обвинителей и еще двенадцати офицеров, которых вы включите в состав трибунала.
Клитероу взял листок и пробежал глазами список имен.
— Все достойные люди. Меня беспокоит одно, ваше высокопревосходительство. Кого мы повесим? Мы не можем гоняться за зачинщиками. Большинство из них сбежало. Я имею в виду, как мы решим, кто должен умереть, а кто нет?
Колборн рассмеялся:
— Вы не будете, генерал. Я буду. — Клитероу поднял глаза, а Колборн продолжил: — Сначала мы решим, кого судить. Это ваша задача. Скажем, что сотни человек достаточно. Остальные скорее всего просто шли на поводу, и мы сможем отпустить их через несколько дней или недель. А тех, кого предадим суду, будем судить группами по десять-двенадцать человек с перерывами между судами в неделю. Особые случаи будем рассматривать отдельно. На каждый процесс у вас будет уходить около недели, следовательно, мы покончим с этим в три месяца. Достаточно времени, чтобы утолить жажду мести и ослабить общественный интерес. Распределим меру вины на каждый процесс. Кого-то оправдаем, кого-то сошлем, а оставшихся приговорим к смерти. Мы с вами решим потом, кого и сколько отправить на виселицу. Все будет зависеть…
— От чего?
— …от настроения населения. Это будет несложно определить.
— Мне все-таки нужно будет получить некоторые инструкции по смертным приговорам.
— Это тоже несложно, — ответил Колборн. — Главным определяющим фактором станет участие в последнем бунте. А также важно будет учесть отношение обвиняемого к чьей-либо смерти во время и того и другого мятежа. Окончательные выводы я оставляю на ваше усмотрение.
— И от чего они должны зависеть?
— От здравого смысла и собственного мнения, — ответил Колборн. — По-моему, так будет правильно.
— Первый суд. Когда вы хотели бы его начать?
Колборн пожал плечами.
— Сейчас же. Как можно скорее. Эта дьявольская «Геральд» уже говорит, что мы слишком медлим. Они жаждут их крови. Мы должны дать им ее испить. Начинайте с группы, захваченной в Конаваге. Среди них есть основной кандидат на повешение.
— Кто?
— Жозеф-Нарсис Гойетт, болтливый нотариус из Шатоги и фанатичный враг Британии. Если бы не проклятый реформатор Дарем, то его следовало бы повесить еще в тысяча восемьсот тридцать седьмом. Он открыто нанес нам немало вреда.
— Кого-нибудь еще? Я имею в виду повесить.
— В первой группе? Ну, возможно, еще одного. Решим это позже. — Колборн направился к двери, показывая тем самым, что совещание окончено. — Тогда так и решим, генерал-майор. Начинаем суды через неделю. Пусть вращается колесо Фортуны.
Тюрьма Ле Пи-дю-Куран, Монреаль, 21 декабря 1838 года
Монреальская тюрьма Ле Пи-дю-Куран представляла собой прочное трехэтажное здание, окруженное каменной стеной и охраняемое часовыми, чья серая плотная саржевая форма была современницей самой тюрьмы. Верхние два этажа тюрьмы предназначались для менее опасных преступников, чьи незначительные правонарушения позволяли содержать их в общих камерах, им не требовалось строгого контроля в камере за решеткой. Для нуждавшихся в контроле был отведен нижний этаж, разделенный на двухместные камеры. Двери этих камер выходили в длинный коридор, который, в свою очередь, смотрел зарешеченными окнами на большой внутренний двор. Обычно по утрам двор был пуст, все его пространство было отдано чайкам и другим птицам, бесцельно расхаживавшим по нему, подобно узникам на прогулке.
Этим утром все было по-другому. У больших виселиц, возведенных за неделю до этого, возились люди. Помост, на котором были установлены виселицы, возвышался у каменной стены, как мрачная сцена. Горбатый человек небольшого роста проверял петлю, угрожающе свисавшую с толстой горизонтальной балки. Двое военных в алых мундирах, гражданский чиновник в черном костюме и шляпе и молодой священник крепкого телосложения с нагрудным крестом прохаживались у виселиц. В восемь часов тридцать минут широкие деревянные ворота справа от виселиц отворились, пропустив роту солдат, парадным шагом промаршировавшую во двор, топот их сапог заглушался шумом толпы, которая начала собираться за стеной. Солдаты остановились у главного входа в тюрьму и по приказу офицера, сидевшего верхом на лошади, перестроились в две шеренги, отстоявшие друг от друга примерно на шесть метров. Одним флангом шеренги упирались в ступени виселицы. Таким образом получился церемониальный проход. Солдаты поставили оружие к ноге и ждали, флегматично глядя в лицо друг другу в холодном сером свете.