Сеньория Бьюарно, Нижняя Канада, 1 сентября 1838 года
Дорога к небольшому крестьянскому дому походила на болото. Проливной дождь, бивший неделю по неубранным пшеничным полям, ослаб и превратился в изморось, шипение которой раздавалось в ночи.
Бесформенные тела, спрятанные за большими шляпами и тяжелыми плащами, прибывали по одному, некоторые верхом, остальные пешком, хлюпая по колено в грязи. Другие поскальзывались на насыпи, защищавшей фундамент каменного дома, ругая неуклюжесть, которая могла выдать их прибытие сюда. Прежде чем перед каждым из них открывалась дверь, в нее нужно было размеренно, с долгим промежутком стукнуть четыре раза. К десяти часам все собрались.
Присутствовало двенадцать молодых людей, в основном двадцати-тридцати с небольшим лет. Одежда троих из них говорила о том, что они никогда не занимались физическим трудом. Приветствия были дружескими, но сдержанными. Разговаривали мало. Некоторые сами налили себе супа, разогревавшегося на железной печи. Другие курили или прикладывались к бутылке, ходившей по кругу. Где-то сверху иногда покашливал ребенок. Старший в группе, мужчина около пятидесяти лет, периодически смотрел на стенные часы, отодвигал занавеску, вглядываясь в сырую ночь.
— Хоть бы они поторопились, — тихо сказал Жозеф Дюмушель.
Прошло еще пять долгих минут, затем с крыльца послышался скрип, и раздалось четыре тяжелых стука в дверь. Дюмушель быстро впустил двоих вновь прибывших.
— Извините, что задержались, но мы не могли уйти. Браун остался допоздна, он выпивал с парой предателей из Бьюарно, — извинялся Франсуа-Ксавье Провост. Маленький владелец постоялого двора в Сент-Клементе был известен своей пунктуальностью, и он понимал, какое беспокойство вызвала его задержка.
— Ничего страшного, Франсуа, — ворчливо сказал Дюмушель, помогая второму вошедшему снять его мокрый серый плащ, — если, конечно, за вами не проследили.
— За нами никого не было, — с уверенностью сказал второй человек.
Им подвинули стулья, но они не сели. Первым заговорил Провост, сначала обратив внимание на себя всех собравшихся, которые, перешептываясь между собой, с интересом смотрели на второго вошедшего.
— Спасибо, друзья, что собрались, несмотря на столь позднее уведомление. Но сейчас особые времена, и тому была веская причина. — Он сделал жест в сторону второго человека, прочищавшего свои очки белым льняным платком. — Шестеро из вас — члены братства. Каждый из вас, по нашей просьбе, привел с собой верного друга. Добро пожаловать всем вам. Мы надеемся, что этим вечером каждый из вас станет одним из нас, после того как вы выслушаете нашего гостя, который объяснит вам суть дела. Сегодня вечером мы имеем честь принимать у себя великого патриота. Шевалье Томас де Лоримьер хорошо известен среди патриотов по всей стране. Этот человек так же проклинаем британцами, как и любим теми, кто мечтает освободиться от их ярма. Сегодня вечером он высказал пожелание поговорить с людьми Бьюарно. Внемлите его словам, поскольку он должен сказать вам, что наше время пришло. Братья, шевалье де Лоримьер!
* * *
Мартин Гойетт пристально смотрел на незнакомца, сидя на своем стуле. Он многое слышал о де Лоримьере от Приора: о его непревзойденности в спорах, о его смелости, а более всего — о его пламенной вере в дело. Так случилось, что Мартин был хорошо знаком с деревенским колесным мастером Туссоном Рошоном, и, когда они встретились на постоялом дворе в тот вечер, Рошон пригласил его с собой на тайную встречу, сказав, что эта встреча могла быть ему интересной. И несмотря на то что он смутно догадывался о причастности Рошона к «Братьям-охотникам», Мартин согласился, скорее всего просто потому, что ему больше нечем было заняться.
Теперь, будучи свидетелем всей этой секретности и наблюдая де Лоримьера менее чем в двух метрах от себя, он начал понимать свою невольную причастность.
Мартин не мог разглядеть глаз де Лоримьера, которые были спрятаны за толстыми стеклами зеленых очков, но тем не менее он чувствовал на себе его проницательный взгляд. Разговаривая, де Лоримьер постоянно размахивал руками. Руки были белые, с длинными, сужающимися к концам, пальцами. Ногти также были довольно длинными для мужчины, заметил Мартин.
— Благодарю, патриот Рошон. То, что эта ненастная ночь не убавила вашего энтузиазма, дает мне и душевные силы, и уверенность.
Передо мной много лиц, не виденных мною раньше. И все же я узнаю эти лица каждый раз, когда выступаю на собраниях, подобных этому. Лица, отягощенные глубоким отчаянием, а не сияющие надеждой, как подобает лицам молодых людей. Все мы страдаем подобным образом в эти печальные времена, но никто, как бы ни прискорбно мне это было говорить, не страдает так, как несчастные жители Бьюарно.
Гул согласия пронесся по комнате. Мартину стало интересно. Он прищурил глаза в ожидании следующих слов де Лоримьера.
— Бьюарно означает «последовательно преданный и надежный», — с печальным вздохом сказал де Лоримьер. — Не являются ли эти качества благозвучными синонимами для апатии и покорности? Сколькие из вас работают на земле?
Девять пар рук поднялись вверх.
— И у скольких из вас есть право наследования?
— Ни у кого. Хотя мы все перворожденные, — недовольно произнес крепкий молодой человек с руками, напоминавшими бревна. — Зачем иначе нам было бы сюда приходить?
Кто-то перебил:
— Мой отец скопил денег. И у моего второго младшего брата есть право наследования, но отец говорит, что мы сможем прикупить участок к моей ферме, если англичанин Браун продаст немного земли, которой он владеет.
Возмущенные голоса стали звучать громче при упоминании самого ненавистного имени в приходе. Теодор Браун был земляным агентом и постоянным обитателем усадьбы в Бьюарно. Он служил управляющим всей сеньории Бьюарно. Его хозяином был Эдвард Эллис, человек по прозвищу Медведь, торговец мехами, купеческий барон, давно уехавший в Англию и живший плодами своей коммерческой империи.
Де Лоримьер быстро воспользовался случаем:
— В Монреале говорят, что Браун не выставляет на торги сто двадцать тысяч акров земли. Подальше от вас и от вашего права по рождению. Ходят слухи, что если ее продадут, то только богатым англичанам. И тогда, когда, по их подсчетам, вас уже не будет. Подумайте об этом, друзья. Сто двадцать тысяч акров лучшей земли по берегу реки Святого Лаврентия сознательно удерживается от надежных рук семей, живущих здесь уже почти два века, иностранцем нечестивцем, который к тому же мечтает выселить отсюда вообще всех. Сколько ваших родных и двоюродных братьев уже присоединились к массе безземельных в Монреале?
Дюмушель вскочил с места. Его лицо исказилось от ярости.
— Мой зять поделил свою землю на мелкие участки и в результате совсем обнищал. Цены на зерно настолько снизились, что те, кто занимал, не могут вернуть долгов, и многих уже выгнали с их земли. А англичане к тому же все время увеличивают налоги.
— Одна восьмая моего кленового сиропа. Половина сена, скошенного с лучшего отцовского луга. — Голос говорившего был молод, речь груба и выдавала в нем необразованного человека.