Тень прошлого - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Воронин cтр.№ 39

– Вот-вот, – подхватил Илларион. – Культурные люди жутко неудобны хотя бы тем, что в их присутствии как-то неловко есть земляничное варенье столовой ложкой.

– А ты не стесняйся, мой славный, – окончательно входя в образ рапорт фюрера, провокационным тоном проворковал Пигулевский. – Уполовник тебе принести?

Если вдруг затошнит, у меня есть отличная фарфоровая супница восемнадцатого века. Будет в самый раз.

– Приятного аппетита, – сказал Илларион. – Кстати, я ведь заскочил к тебе по делу.

– Ну разумеется. – Пигулевский открыл глаза. – Как же еще? Все-таки ты варвар. Кто же обсуждает дела за чаем?

– Пардон, – сказал Илларион. – Конечно, за чаем лучше говорить о фарфоровых супницах.., желательно в связи с проблемами моего пищеварения.

– Дела – это суета, – назидательно сказал Пигулевский, – а проблемы пищеварения – насущные проблемы. Ты еще слишком молод, чтобы это понять…

– Аминь, – сказал Илларион.

– ..и потому излагай свое дело, – закончил Пигулевский, пропустив ремарку Забродова мимо ушей.

– Серебряное кольцо, – сказал Илларион. – Витое, с рубином.

– Ты хочешь сказать, что у тебя есть кольцо? – спросил Пигулевский.

– Никогда не мог понять, – сказал Илларион, – каким образом культурный человек может уживаться с лавочником? И все это – внутри одного-единственного пожилого лица некоренной национальности.

– Ха, – с довольным видом сказал Пигулевский. – Ты намекаешь на то, что кольца у тебя нет, но ты хотел бы его иметь?

– Увы, – подтвердил Илларион.

– Очередная пассия, – без вопросительной интонации сказал Марат Иванович. – И когда ты, наконец, остепенишься?

– Я куплю себе туфли к фраку, – нараспев процитировал Забродов, – буду петь по утрам псалом. Заведу я себе собаку… Ничего, как-нибудь проживем.

– Не нужна тебе никакая собака, – проворчал Марат Иванович. – Собака в твоем доме уже живет.

Вернее, кобель.

– Мерси, – сказал Илларион. – Так как насчет колечка, хозяин?

– Ветеринар тебе нужен, а не колечко, – буркнул Марат Иванович. – Телефончик дать?

Илларион снова рассмеялся.

Вернувшись домой, он часа полтора метал ножи в укрепленный на стене липовый спил, а потом выбрал себе книгу и до самого вечера провалялся на диване, скользя глазами по строчкам и ощущая сквозь ткань нагрудного кармана приятное покалывание серебряных завитков. Его неприятности уже начались, но он пока об этом не знал.

* * *

Воскресенье было похоже на кромешный ад.

В течение этого, показавшегося ей длинным, как геологическая эпоха, дня мадам Лопатина узнала о себе и окружающем ее мире столько, сколько не дала ей вся предыдущая жизнь. Неожиданно вырванная из плавного течения этой жизни и грубо брошенная на скрипучие нары вместе с содержательницей притона, двумя затеявшими драку в общественном месте алкоголичками и карманной воровкой, промышлявшей на Казанском вокзале, Вера Степановна с недоумением, постепенно перешедшим в смертельный испуг, убедилась в том, что для блюстителей порядка нет никакой заметной разницы между ней, кассиром культторга и женой следователя городской прокуратуры, и этими отбросами. Что же касается «отбросов», то они и вовсе повели себя странно. Вместо того чтобы склонить головы перед ее несомненным культурным, интеллектуальным и социальным превосходством, они обращались с мадам Лопатиной как с грязью, чем довели ее до настоящей истерики, на которую, как это ни удивительно, по ту сторону обитой железом двери никто не прореагировал.

В течение этого бесконечно длинного дня Веру Степановну трижды водили на допрос. Все три раза ее допрашивали новые люди, и ни один из них даже отдаленно не напоминал симпатичных оперуполномоченных из отечественного сериала «Менты», который Вера Степановна смотрела, не пропустив ни единой серии, несмотря на язвительные замечания дурака-мужа. Теперь она убедилась, что дурак-муж, оказывается, был не так уж не прав: допрашивавшие ее люди показались ей грубыми, неотесанными и сильно отставшими в умственном развитии типами. В ее положении ей было не до нюансов, и она совершенно не заметила, что проводившие допросы сотрудники ОБЭП остались о ней точно такого же мнения. Не в силах до конца поверить, что все это происходит наяву, и продолжая слепо верить в то, что все как-нибудь утрясется, Вера Степановна с тупым упорством настаивала на том, что пакет с деньгами она нашла на улице, повергая своих следователей в состояние тихого бешенства.

Последний из допрашивавших ее следователей был самым старшим по возрасту и обладал немалым опытом.

Быстро поняв, с кем имеет дело, он глубоко вздохнул, ослабил узел старомодного галстука, без удовольствия попил желтоватой воды из графина и устало сказал:

– Вот что, Вера Степановна. Вы, похоже, не вполне понимаете, что с вами произошло и, в особенности, что может произойти дальше.

Мадам Лопатина горячо и не слишком связно ответила в том смысле, что да, она этого не понимает и понимать отказывается, что деньги она нашла в кустах (в предыдущий раз она сказала, что на скамейке возле автобусной остановки) и что все они еще пожалеют, потому что ее муж – следователь прокуратуры.

Пожилой обэповец снова вздохнул и дословно процитировал ей статью уголовного кодекса, имевшую прямое касательство к изготовлению фальшивых денежных знаков, сделав особый упор на сроки, которые государство склонно давать за такие дела своим не в меру предприимчивым подданным. После этого он терпеливо и доходчиво, как маленькому ребенку, объяснил мадам Лопатиной положение, в которое она умудрилась попасть: ее взяли не с несчастной какой-нибудь десятидолларовой бумаженцией на руках – нет, при ней было СТО ТЫСЯЧ поддельных долларов. Он, старший оперуполномоченный, понимает, конечно, что она не сама их отпечатала, но ему очень хотелось бы знать, кто – конкретно! – и за что дал ей эти деньги. Упорство, с которым она отстаивает свою не выдерживающую никакой критики версию, сказал он, конечно же, похвально, но она, как разумная женщина, не может не понимать, что тем самым берет все на себя.

А сто тысяч долларов – это, знаете ли, не просто изготовление и сбыт. Это, сказал он, изготовление и сбыт в особо крупных размерах, так что на волю вы выйдете – если, конечно, доживете, – где-нибудь на втором или третьем десятке третьего тысячелетия…

Третье тысячелетие добило Веру Степановну окончательно. То, что до сих пор казалось просто досадной неприятностью, предстало вдруг в совершенно новом и весьма неутешительном ракурсе. Она внезапно осознала, насколько хрупок ее маленький мирок и насколько мизерны ее победы над мужем, свекровью, сослуживцами и соседями.

Вера Степановна разрыдалась. Закончив рыдать, она сделала длинное и путаное признание, основной упор в котором пришелся на то, что ее недотепа-муж наконец-то отважился взять на лапу, но ухитрился и тут попасть впросак. По ее словам, он самолично отдал ей деньги и попросил положить их в банк.