– У тебя здорово, – искренне сказала я.
– И холодно, – усмехнулся Влад.
– А что за запах? – принюхалась я – пахло сладковатым дымом.
– Кальян курил, – ответил он. – Идем, Дарья, идем.
Осмотреться Савицкий мне не дал – повел дальше. И из гостиной мы попали в другую большую светлую комнату – Влад назвал ее библиотекой. Помимо высоких полок с книгами и рабочего места здесь стояло фортепиано – тоже белоснежное. Влад, лучась все той же непонятной улыбкой, усадил меня на диван, сочетавший в себе элегантность и простоту, а сам опустился на тонконогую банкетку перед фортепиано и поднял крышку.
– Я хочу сыграть для тебя, Дарья, – повернулся ко мне Влад. Его взгляд горел, а движения стали нервными. Однако, что с ним, я не понимала. – Эту музыку я написал, думая о тебе.
– Что? – удивленно переспросила я, не ожидая ничего подобного. – Ты меня действительно удивил…
Его пальцы опустились на черно-белые клавиши, замерли на мгновение и неожиданно заскользили по ним – ловко и быстро, извлекая красивый звук. Кажется, этот прием называется глиссандо. А потом Влад стал играть – технично и эмоционально, словно был настоящим пианистом. И лиричная легкая музыка, что лилась из-под его тонких ловких пальцев, околдовывала. Неужели он действительно сочинил ее, думая обо мне? Осознание этого было приятным, хоть и неожиданным. Однако оно же почему-то еще и смутно беспокоило.
Влад играл, то откидывая голову и закрывая глаза, то низко склоняясь к клавишам. И в каждом его движении, в каждой эмоции, что появлялась на лице, сквозило удовольствие – ему нравилась музыка. Ему нравилось создавать ее.
Но чем больше я смотрела на Савицкого и слушала его музыку, тем больше мне казалось, что я совсем его не знаю. Влад неуловимо изменился: взгляд, мимика, жесты – все стало другим, чужим. И я не знала, хорошо это или плохо.
В какой-то момент я осознала, что, слушая Влада, я смотрю не на него, а на свое отражение в большом окне, за которым было уже совсем темно – густой темно-синий поздний вечер опустился на улицы города. И вместо звезд во тьме горели окна высоких домов.
Лиричная приятная музыка сменилась и стала тревожной и драматичной. И звучала больше не светло, а темно. Однако такой она оставалась недолго – несколько завершающих ярких аккордов, и все закончилось. На смену звукам пришла тишина.
Влад замер, опустив ладони на колени и молча глядя на них. А я встала и зааплодировала.
– Это было чудесно! – сказала я, умолчав, что последняя часть мне не понравилась. – Ты потрясающе играешь, Влад.
– Спасибо, – усмехнулся он, резко встал и почти в одно мгновение оказался рядом со мной.
– Серьезно. Я не думала, что ты так талантлив, – призналась я. – Ты это сам написал, да?
– Сам, – коротко ответил Влад и взял меня за руку – сегодня его обычно прохладные пальцы были горячими. Наверное, из-за игры на фортепиано.
– Или не веришь? – усмехнулся Савицкий.
– Верю, конечно, – нахмурилась я.
– А она не верила.
– Она? Твоя бывшая девушка?
– Она самая. Сказала, что это не мое.
– В таком случае она дура, – вырвалось у меня. А Влад вдруг коснулся моих губ указательным пальцем, заставляя замолчать.
– Тс-с-с. Верить или не верить – право каждого. Ладно. К черту ее. Сегодня я хотел устроить нам романтический ужин, малышка, – улыбнулся Влад. Он уже второй раз называл меня так, и я не могла сказать, нравится мне это или нет. – Но я все выбросил.
– Извини меня, – потупила я взгляд. А он погладил меня по волосам – неожиданно нежно.
– Все хорошо. Может быть, выпьем вина? – предложил Влад. – Или покурим кальян?
– С кальяном я – пас, а вино – с удовольствием! – согласилась я. И мы вернулись в белоснежную гостиную. Влад принес вино – красное, полусухое, явно дорогое, но совершенно невкусное. Впрочем, говорить об этом я не стала.
После своей энергичной игры на фортепиано Влад стал каким-то слишком спокойным, почти отстраненным. Улыбка пропала. Только блеск в глазах не исчезал.
– Какой вид чудесный! – с бокалом вина подошла я к окну, из которого открывалась чудесная панорама на парк, раскинувшийся на высоком берегу реки. Отсюда было отлично видно огромное колесо обозрения, которое в детстве мы прозвали чертовым. Во тьме оно сияло огнями и медленно крутилось. Огнями сверкала и река.
– Да, вид – самое лучшее, что здесь есть, – согласился Влад. Я вздрогнула от неожиданности. Его голос раздался прямо позади меня – каким-то образом он оказался за моей спиной, а я даже и не услышала.
– Я часто смотрю на колесо. Мне интересно, рухнут ли когда-нибудь кабинки или нет, – продолжил Влад.
– Какой ты кровожадный, – поежилась я.
– Скорее, любопытный. Какой должна быть сила ветра, чтобы это произошло?
– Надеюсь, этого никогда не произойдет, – оборвала его я.
– А какой должна быть сила любви, чтобы отказаться от того, кого любишь? – спросил Влад и залпом выпил свое вино.
– К чему ты клонишь? Ты…
Он не дал мне договорить – вдруг склонился ко мне и попытался поцеловать в губы, оставляя на них привкус вина и жар, но я, сама не понимая, зачем делаю это, мягко отстранила Влада.
– Тебе неприятно, Дарья? – спросил он хрипло. Его взгляд стал разочарованным.
Несмотря на жар его тела, мне было холодно – внутри.
Но говорить об этом я не стала.
– Нет... Просто неожиданно, – ответила я. Сердце отчего-то колотилось как бешеное.
– Извини, – повторил Влад. – Просто ты слишком притягательная. Я перестаю себя контролировать.
– Это плохо? – спросила я.
– Нет. Это хорошо. Ты мне нравишься, малыш. Очень. Слишком, чтобы это было правдой.
– Надеюсь, это тоже не плохо, – попыталась улыбнуться я.
– Плохо, – прикрыл глаза Савицкий. – Ненавижу контролировать себя.
Он вдруг тряхнул головой, словно она заболела, и потер ладонями лицо.
– Сейчас вернусь, – только и сказал Влад и куда-то ушел, оставив меня одну – меня и мое отражение.
Пока его не было, я сделала несколько панорамных фотографий города. А потом решила осмотреться как следует – квартира была словно с иллюстраций модного глянцевого журнала. Я и сама не поняла, как из гостиной через арку попала в столовую с камином. Разбитую об стену посуду я тоже заметила не сразу – из-за длинного стола. Всюду сияли в свете электрического света осколки – от бутылок, тарелок, хрустальных бокалов. Вино было разлито кровавой лужей по светлому паркету. И в нем плавали лепестки белых роз – сами цветы, изломанные, истерзанные, валялись в углу.
Мне стало не по себе.