Болотница - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Мастрюкова cтр.№ 14

Когда дверца наконец с неприятным скрипом откинулась, а я внезапно оказалась наполовину на чердаке, то от неожиданности чуть не сверзилась вниз. С колотящимся сердцем и мигом вспотевшими руками я осторожно перебралась наверх, стараясь не отталкиваться ногами от стремянки, чтобы не уронить ее. Приходилось постоянно напоминать себе, что помочь мне будет некому, и криков моих, скорее всего, никто не услышит.

Чердак был очень пыльным и нестрашным, хотя я уже вообразила себе невесть что. Судя по всему, сюда не заглядывали много лет – с тех пор, как свалили здесь все ненужное, что было жалко выбрасывать, но никак не подходило для сдаваемого в аренду жилья.

Пахло нежилым помещением, пылью, нафталином, плесенью и старым деревом. С потолочных балок свисали серые от пыли пучки какой-то засушенной, кажется, еще в прошлом веке, травы.

Чердачное окошко давало достаточно света, чтобы разглядеть все эти коробки, сундуки, ящики, свернутый в рулон ковер, обмотанный какими-то грязными тряпками и для верности обвязанный пеньковой веревкой.

Мне не хотелось далеко уходить от лаза, чтобы контролировать стремянку, но чердак необходимо было исследовать. В горле першило от поднятой пыли. Я, как ни сдерживалась, но пару раз крепко, до звона в ушах, чихнула, и это сильно напугало меня. Наверное, после каждого чиха я на минуту замирала и прислушивалась. В доме было тихо.

Я принялась осторожно обходить чердак по часовой стрелке, открывая все, что можно было открыть, и искала сама не знаю чего. Какую-то зацепку. Знак.

Осторожность и по возможности тишину я соблюдала не потому, что чердак казался каким-то страшным местом, а потому, что меня не покидало ощущение опасности, боязнь, что, пока я роюсь тут в хламе на чердаке, кто-то прокрадется в дом, а я даже этого не услышу и не успею среагировать.

А так чердак не представлял из себя ничего особенного.

Тут была какая-то старая пожелтевшая посуда, переложенная обрывками старых газет, совсем не интересных, в которых шла речь только о трудовых подвигах колхозников и бесконечных съездах коммунистической партии. Потертый, видавший виды чемодан, внутри которого оказалась побитая молью шинель. Хрупкие от времени елочные игрушки в рассыпающейся под пальцами вате. Керосиновая лампа, покрытая копотью и ржавчиной. Стопка старых черных виниловых пластинок с русскими народными песнями. Мужская верхняя одежда: телогрейка, пальто и тулуп, все затхлое и невзрачного серого цвета. Катушки суровых ниток, вперемешку пустые и почти не использованные, но только двух цветов: черного и белого. Чугунный утюг. Сломанный радиоприемник, на который, похоже, наступил кто-то очень тяжелый. Треснувшая губная гармошка. Пустые бутылки из-под пива. Пустые банки с покоробленными пластиковыми крышками. Зачем вообще это хранить? Все валялось совершенно бессистемно, сломанное рядом с целым, грязное рядом с чистым, мусор рядом с годным.

Никаких книг, никаких бумаг, никаких журналов и газет, которые можно было бы читать. Я испытала глубокое разочарование. Столько надежд возлагала я на этот чердак, столько опасностей меня подстерегало, пока я забиралась сюда, пока здесь бродила. И все напрасно…

Некоторые ящики и коробки были вообще пустыми. Другие набиты бесполезным тряпьем, которому место только в мусорке.

Брезгливо, двумя пальцами я вытащила длинное гобеленовое покрывало, и тут мне под ноги с глухим стуком, опять сильно напугавшим меня, вывалился бумажный сверток. Судя по бумажной наклейке, он содержал в себе пятьдесят штук хозяйственных свечей. И действительно, это были толстенные белые свечи, припасенные, очевидно, на случай отключения электричества. Очень полезная находка. Хотя при нас еще ни разу такого не происходило, это вовсе не означало, что так дальше и будет продолжаться. К тому же сейчас вообще ни в чем нельзя было быть уверенным.

И тут я увидела еще кое-что.

Эта коробка отличалась от остальных, обычных – картонных или фанерных, – потому что была сплетена из бересты, как корзина. И судя по краям, немного тронутым плесенью, коробке этой было немало лет, и до сухого чердака она хранилась в каком-то другом, менее приспособленном для этого дела месте. Пахла она сухой травой и немного тем запахом, который встречается в комнатах ужасов или палатках, гордо именуемых музеем восковых фигур, этих аттракционов в летних луна-парках, которые открываются в каждом уважающем себя городке. Крест-накрест коробку обвивала толстенная просмоленная веревка, почти канат, завязанная на два узла.

Я попыталась их развязать тут же, на месте, но ничего не вышло. По весу коробка была довольно тяжелой, поэтому я, ухватившись за веревку, волоком подтащила ее к краю лаза и, стараясь не сбить стремянку, которую удерживала одной ногой, просто-напросто скинула коробку вниз.

С громким стуком она упала на пол, подняв облако пыли и трухи, но не развалилась, как я втайне надеялась, веревки продолжали крепко сжимать ее бока.

Я подождала немного. В доме по-прежнему было тихо, и никто не бросился к упавшему коробу.

Больше ничего путного на чердаке не нашлось, и, запихав за пояс сверток со свечами, я решила спускаться вниз.

Только чудом не покалечившись, я сумела слезть со стремянки без происшествий, но обратно в сарай на всякий случай относить ее не стала.

Свечи аккуратно сложила на тумбу в прихожей.

Потом доволокла коробку до кухни и стала шарить по полкам и шкафчикам в поисках подходящего ножа, чтобы перерезать веревку.

Сначала я безрезультатно попыталась поддеть крышку ломом. Но найденные ножницы оказались ужасно тупыми. А нож, который отлично резал колбасу и хлеб, еле-еле справлялся с промасленным канатом, так что пришлось изрядно попотеть, чтобы если не перерезать, то хотя бы перепилить веревки на коробке.

От всего этого я настолько выбилась из сил, что все бросила как есть, едва последняя преграда к содержимому коробки была преодолена. Даже не стала сразу поднимать крышку, а сначала налила себе чаю и обессиленно опустилась на табуретку, бессмысленно глядя в окно и прихлебывая из чашки.

Я очень устала. Казалось, во мне образовалась какая-то пустота: ни мыслей, ни эмоций, ничего. Только горечь. На меня напало какое-то отупение.

Может быть, я даже задремала с открытыми глазами.

Какая же эта Анцыбаловка ужасная глушь. Не к кому обратиться за помощью. За все время из местных жителей я видела только угрюмого старика и нелюдимую старушку. Хотя родители упоминали еще трех-четырех старушек, якобы тоже проживающих в деревне, а некоторые дома казались более-менее обитаемыми, их хозяек я ни разу не встречала. И мне было даже страшно представить, кто открыл бы мне дверь, постучись я в один из этих всегда запертых домов. Та бабулька, которую мы прошлый раз с мамой видели, хотя и смотрела на нас в упор, никак не реагировала на приветствие. Либо была глуховата, либо воспринимала нас как плод своего воображения. И это ничуть не вызывало желания попытаться наладить с ней общение.