Погибель Империи. Наша история 1965–1993. Похмелье - читать онлайн книгу. Автор: Николай Сванидзе, Марина Сванидзе cтр.№ 39

Cтраница 39

В прошлом указанные Громыко экономисты Кондратьев и Чаянов расстреляны. Челинцев и Макаров репрессированы, но выжили. Реабилитированы в 1987 году. Громыко разоблачал их, еще будучи специалистом в области политэкономии социализма. До начала дипломатической карьеры.

Громыко начал дипломатическую карьеру в Соединенных Штатах Америки. Перед отъездом в Штаты его вызвали в Кремль, к Сталину. Это неординарно. Сталин встречался даже не с каждым послом, а Громыко – даже не посол. Но это не знак внимания Громыко, а кивок в сторону Молотова, который протежирует Громыко и ненавидит снятого с Наркоминдела Литвинова, который был направлен послом в Штаты. Между тем опытный Литвинов, известный как противник пакта Молотова-Риббентропа, будет удерживать своим авторитетом связь с США весь период действия договора СССР с фашистской Германией. А в первую тяжелейшую половину войны обеспечит американскую экономическую помощь СССР. Когда война повернет на победу и Литвинов будет не нужен, Сталин сменит его на совсем молодого Громыко.

Дочь Громыко пишет: «Однажды папа был приглашен Рузвельтом в Белый дом. По ходу беседы папа делал записи. В один из моментов, когда папа, склонив голову, не отрываясь, писал, Рузвельт задумчиво на него посмотрел и тихо произнес: «Ах ты, мой мальчуган».

Громыко присутствовал ни много ни мало на Ялтинской и Потсдамской конференциях «Большой тройки» – Сталина, Черчилля, Рузвельта.

Громыко воспроизводит свой разговор со Сталиным во время Ялтинской конференции. Сталин спрашивает у Громыко: «А скажите, Рузвельт, как по-вашему, умный человек?» Громыко отвечает: «Товарищ Сталин, Рузвельт – человек большого ума и способностей. Тот факт, что ему удалось добиться своего переизбрания в третий, а затем и в четвертый раз, говорит сам за себя. Традиция не избирать президента больше чем два раза казалась в США прочной и сложившейся. И вдруг Рузвельт ее сломал. И сломал эффектно». Сталин лаконично заметил: «Как он это ловко сделал. Да, все было сделано так, как надо». Громыко вспоминает: «При этих словах на лице Сталина появилась улыбка. Я бы назвал ее улыбкой солидарности. Не было сомнений, что Сталин оценил успех Рузвельта».

Громыко пробудет в Штатах почти 10 лет. Завершит срок в должности постоянного представителя в Совете Безопасности ООН. Устав ООН от имени СССР также подписывал Громыко.

Из впечатлений Громыко от Штатов конца 50-х годов: «Внимание человека, попадающего в США, притягивает прежде всего то, что с кем бы он ни встречался – за исключением коммунистов, конечно, – все говорят об американской демократии. Если спросишь члена профсоюза, есть ли в США демократия, то следует ответ – да, конечно. А каковы взгляды представителей американского бизнеса, культуры? И они – поборники американской демократии. И американские солдаты, и офицеры, и даже, совсем не редко, встречаются негры, пуэрториканцы, мексиканцы, которые тоже говорят: США – демократическая страна. Даже видные негритянские проповедники, выступая с резким обличением расовой дискриминации, полагают, что демократия поможет им в их борьбе».

У Громыко в воспоминаниях есть глава о демократии с названием «Отрава в сознании американцев». На самом деле слова «демократия», «демократ» Громыко знает с раннего детства.

Когда он шалил в деревне Старые Громыки, бабушка грозила ему пальцем и говорила: «Ах ты, демократ! Зачем шалишь?» Бабушка Громыко понаслышке знала, что демократ – это враг власти, и потому, если что было не по-бабушкиному, она говорила: «Ах ты, демократ!»

Судя по воспоминаниям, Громыко холоден к Штатам, где прожил почти десять лет своей молодости. На самом деле именно американские политики были первыми на дипломатическом пути Громыко, они преподали ему первые внешнеполитические уроки и дали впечатления о стиле.

Канцлер ФРГ Брандт вспоминает о Громыко 70-х годов: «Он производил впечатление корректного и невозмутимого человека, сдержанного на приятный англосакский манер». Самому Громыко этот образ, очевидно, нравится, и он дает понять, где его позаимствовал. В воспоминаниях Громыко описывает манеру поведения министра обороны США в администрации Рузвельта Генри Стимсона:

«Его отличали специфическая англосаксонская уравновешенность, спокойствие, хотя чаще внешнее. Речь и голос его были невыразительны, монотонны. Раньше о таких людях говорили: похож на дьячка. Но слова Стимсона ложились плотно, выглядели обдуманными». Напоминает знаменитое диккенсовское описание Домби-отца.

Так вот эти новые представления о прекрасном смешались у Громыко с его представлениями о манере Молотова. Получился такой «коктейль Громыко». Он, провинциал, резко, неожиданно попал в большой мир, в эпицентр мировой политики, который не может не расширять личные мировоззренческие горизонты, но его не отпускает чисто молотовский глубинный догматизм.

Дочь Громыко вспоминает: «Помню папу на пляже. Он никогда не раздевался. Так и сидел – в брюках, рубашке с галстуком и шляпе. Он не считал удобным для советского посла ходить в трусах перед иностранцами».

Громыко всегда осторожен. Фантастически работоспособен, физически вынослив, въедлив и обладает уникальной памятью. И главное, Громыко всегда честно и полностью разделяет меняющиеся взгляды руководства страны на внешнюю политику. Все тот же Молотов в свое время сказал:

Он – классный исполнитель. Первые лица меняются, холодная война сменяется разрядкой, Громыко остается постоянным.

Хрущев в 57-м, назначив Громыко министром, скажет: «У меня такой министр иностранных дел, которого я посажу голой задницей на лед, и он будет сидеть столько, сколько захочу».

Громыко будет сопровождать Хрущева во время его визита в Штаты. Вспоминает встречу советской делегации в Голливуде: «Всего в каких-нибудь пяти метрах от нас сидела Мэрилин Монро. Когда официальная часть закончилась, я пошел мимо небольших столиков, неожиданно она ко мне обращается: «Мистер Громыко, как вы поживаете?» Я остановился и скорее из учтивости отвечаю: «Здравствуйте, у меня все в порядке. А как ваши успехи?» Она протянула мне руку, но цепочка гостей понесла меня из одного зала в другой».