Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Финкель cтр.№ 44

Лоев наконец сдался. Понял, что с помощью Слова можно делать фокусы: добывать вино из воды и золото из камня. С помощью Слова можно устроить так, что оба они – Голдэ и Шолом – поднимутся до туч и выше туч. Но с помощью какого слова, извините? Газетного? Лично ему, Лоеву, это слово мало льстит. И Шолом должен кончить бумагомарание. А тут как раз и любовь в помощь…

Ольга молчала. Она знала, что для мужа писательство – это судьба.

Казалось, она знает о муже все. Если просит чаю – будет работать всю ночь и весь следующий день, пока не закончит рассказ. Если улыбнется ребенок – у него долго будет хорошее настроение…

В течение всей жизни она будет его спутницей, наперсницей, критиком, покровителем, импресарио и другом.

А в России была практикующим дантистом. И в трудные времена открыла зубоврачебный кабинет. Золотыми буквами на черном фоне написано: «Зубоврачебный кабинет. О.М. Рабинович».

Он и здесь не мог обойтись без шутки. Однажды попросил своих детей набить рты ватой и сесть в приемной, держась за опухшие щеки, притворяясь пациентами, чтобы показать другим клиентам, какая к этому зубному врачу очередь!

Из письма отцу Нохуму Рабиновичу. 16 апреля

1884 года:

«Дорогой отец! Сегодня в часов пять-шесть пополудни я сообщил тебе радостную весть: Бог благословил меня дорогим даром. У нас прекрасная дочь – плод многолетней любви, пошли ей Бог долгую жизнь!

Помнишь, отец, когда ты гостил здесь, у нас, мы были готовы выехать за границу, чтобы там искать исцеления болезни моей хрупкой жены. Но болезнь исчезла, словно ветром ее унесло, потому что на чашах весов все врачи с их измышлениями весят не больше тончайшей пылинки по сравнению с всемогущей природой; все их советы не многого стоят! Страх и радость наполняли сердце при мысли, что не сегодня-завтра наступит положенный час, когда женщина становится матерью!

И вот прошли секунды, не больше двадцати минут, – и моя жена, храни ее Бог, дала себя услышать раз и другой, и дом из края в край наполнился голосами… Крошка, малютка распелась, что-то вроде: «Куа! Куа!» По-видимому, природа одарила ее певучим голосом? Хорошо, хорошо, дочурка моя! Пой же, пой, прекраснейшая из дочерей, дай мне слышать твой голос, он так хорош! «Куа! Куа!..»

Но что ты скажешь лет через пятнадцать и более? Что ты тогда будешь петь? Где слова, тайные знаки и намеки, начертанные на страницах твоей жизни? Запечатаны и скрыты эти слова, и ничей человеческий глаз их не видел! Иди же, дочь моя, и живи в стране жизни! Руками любви обнимет тебя первый день и понесет на своем плече дальше, дальше и предаст тебя второму дню, а второй день – третьему дню и так далее, и это твоя жизнь!

А что потом будет? Спроси дочь моя, своего деда, и он тебе расскажет, спроси своих прадедов – они тебе скажут, а мне не задавай вопросов, и нет ответов в жизни – все зависит от судьбы и случая…

Но хватит философствовать!

Будь здоров, дорогой отец, передай привет всей семье, а заодно и нашим друзьям.

Любящий тебя и желающий тебе всего наилучшего, твой сын Шолом.

Привет моей уважаемой матери Хане ( мачеха Шолом-Алейхема. – Л.Ф.), долгой ей жизни. Моему дорогому брату Гершлу, да сияет светоч его, а также жене его Рохл-Лее особый привет».

Сколько нежности в этом письме, сколько светлых надежд!

Бог даст ему шестерых детей. С женой и с детьми он сросся. Жизнь без них не имела смысла. Его семья – это была его «республика», демократическая и либеральная.

«Мы очень избалованы, – вспоминает дочь Ляля (Сара). – Нас никто никогда не наказывает. Если уж чересчур капризничаем, отец «наказывает» нас. Он берет газету, складывает ее наподобие веера и шлепает нас ею. Это называлось «нафицкать».

От этого наказания, по-видимому, больше всех страдает он сам. Он бледнеет и расстраивается. Его руки дрожат ».

Впрочем, они шумят, а он пишет.

Они дерутся, он пишет.

Перед уходом в гимназию старшая дочь все же прервет его, чтобы поцеловать. По возвращении она смело солжет, что сегодня у нее «пять», чтоб сделать ему приятное.

Позже, когда гулял с внучкой (пятилетней Бэл), просил ее крепче держаться за его руку. И повторял – «тогда я буду лучше писать». И она его слушалась…

Он не любит плохих новостей. Он самый большой оптимист в доме.

…Сегодня вечером он празднично одет. Он всегда одет тщательно, красиво и оригинально. У него удивительные запонки. Галстук завязан не как у всех. Бархатный жилет с большими пуговицами. Что-нибудь некрасивое он не наденет.

«Завершив работу, – вспоминает зять Беркович, – Шолом-Алейхем объявлял об этом детям. С утра уже знали, что вечером Шолом-Алейхем будет читать свой новый рассказ. Готовились как к премьере. Одевались празднично, взволнованно ожидали появление отца из кабинета.

– Папа, готово?

– Готово, – отвечал он бодрым голосом.

И он, собирая вокруг себя свою «республику» или «халястру», читает перед ними, перед детьми, перед своими первыми критиками.

А те хохочут и заливаются, празднуют, будто писали сообща.

А рассказов так много, и пишутся они так легко!

И читает он их – неподражаемо!»

Вы спросите, не скучаем ли мы сегодня по тем временам? Не хочется ли в кругу семьи прочесть что-нибудь? Скажу вам честно – хочется. Но кто-то смотрит сериал по телевизору, кто-то сидит за компьютером. Друзья, конечно, приходят. Можно и друзьям прочесть. Правда, время, проведенное с друзьями, не замечается Богом, но учитывается печенью. Наступает глобальное потепление, и специалисты собираются в Копенгагене с целью как-то охладить мир. Зачем? Тепло само уходит…

Внучка Шолом-Алейхема, Бэл Кауфман, писательница, самая известная из родни писателя, вспоминает:

« Для меня и сейчас звучит его голос… Утро у него начиналось в пять часов. Стоял у пюпитра, грыз ногти и смотрел куда-то, посмеиваясь, словно слушал, что скажут герои. Он и писал так – будто разговаривал с вами, он обожал Чехова. Когда мы болели, то лечил нас именно Чеховым, читая его рассказы вслух… Он постоянно шутил, шутки бросал как бы мимоходом: «Если б богачи могли нанимать нищих умирать за них – нищие хорошо бы заработали ».

И еще говорил:

« Люди поделены на две категории: негодяи и негодяи; если у вас нет денег, вы, разумеется, негодяй; если же у вас есть деньги, вы, несомненно негодяй, иначе бы у вас не было денег»).

В письме к другу и почитателю Розетту этот неунывающий оптимист, хорошо знающий цену жизни, писал:

« Было время – и совсем недавно, – когда я одной ногой был на том свете. А сегодня меня уже тянет писать фельетоны, рассказы, комедии, но, увы, друзья не дают! Бог создал жену затем, чтобы морочить нам голову бифштексами, молоком и яйцами, причем только сырыми и во множестве. Гулять она велит по берегу моря и на солнце, а солнце здесь, Розетт, не то, которое светит притворно, греет холодной усмешкой, а настоящее солнце, сияющее светом первых семи дней творения. Оно ласкает и греет, как мать, а воздух, друг Розетт, струится сюда прямо из рая. И вот тут, у моря, на воздухе, под этим солнышком гуляет ваш больной Шолом-Алейхем с карандашом в руках и пишет свои историйки…»