– Не волнуйся, она все еще внутри, – говорит Бобби.
– Она с кем-нибудь говорила?
Бобби качает головой.
– Не-а. Молчит. Но выглядит напуганной.
Мы заходим внутрь – женщина за потертым стеклом видит, что я вместе с Бобби, и не задает никаких вопросов. Сегодня людей в бывшем спортзале заметно больше, чем в прошлый раз. Почти все койки заняты. На свободных лежат чьи-то чемоданы, пакеты, потертые подушки.
– Вон она, – говорит Бобби, указывая на койку в дальнем углу спортзала. На ней, прижав колени к груди, сидит Ингрид.
За прошедшие три дня изменились не только ее волосы. Она вся выглядит мрачнее, грязнее. Словно поблекшая версия себя прежней.
Ее волосы – черные, за исключением той самой предательской голубой прядки, – повисли немытыми сосульками. Она одета в те же самые джинсы и рубашку, в которых я видела ее в последний раз, но они успели запачкаться за несколько дней носки. Лицо у нее чистое, но обветренное, словно она слишком долго пробыла на улице.
Ингрид оборачивается и смотрит на меня; в ее покрасневших глазах мелькает узнавание.
– Джуджу?
Она вскакивает с койки и заключает меня в объятия.
– Что ты здесь делаешь? – говорит она, явно не собираясь меня отпускать.
– Ищу тебя.
– Ты же ушла из Бартоломью, да?
– Нет.
Она отстраняется и отходит на пару шагов, глядя на меня с явным подозрением.
– Скажи, что они тебя не завербовали. Поклянись, что ты не одна из них.
– Клянусь, – говорю я. – Я хочу тебе помочь.
– Не получится. Мне уже не помочь. – Она падает на ближайшую койку, закрывая лицо руками. Ее левая ладонь трясется. Даже когда она сжимает ее правой, грязные пальцы все равно продолжают дрожать. – Джуджу, тебе нужно оттуда убираться.
– Я так и планирую, – говорю я.
– Нет, прямо сейчас, – настаивает она. – Беги так далеко, как только сможешь. Ты не знаешь, кто они такие.
Я знаю.
Мне кажется, я знала уже довольно давно, только боялась осознать.
Но теперь все, что я узнала за последние несколько дней, встает на свои места. Как только что проявленная фотография. Жуткое изображение медленно проступает на белой бумаге.
Я знаю, кто они такие.
Возрожденная Золотая Чаша.
41
Ингрид настаивает, чтобы мы поговорили наедине.
– Не хочу, чтобы кто-то подслушал, – объясняет она.
Мы закрываемся в мужской раздевалке бывшей Юношеской христианской организации. Бобби стоит снаружи на страже, чтобы нас никто не побеспокоил. Ингрид и я идем вдоль пустых шкафчиков и душевых кабинок, не работающих вот уже много лет.
– Я уже три дня не мылась, – говорит Ингрид, с тоской глядя на одну из душевых. – Только обтерлась вчера утром влажными салфетками.
– Где ты была все это время?
Ингрид с размаху садится на скамейку напротив душевых.
– То тут, то там. В порту. На вокзале. Повсюду, где есть толпы. Они меня ищут, Джуджу. Я точно знаю.
– Нет, не ищут, – говорю я.
– Тебе-то откуда знать?
– Я знаю, потому что…
Я останавливаю себя.
Потому что тебя искала только я.
Вот что я хотела сказать. Но теперь я знаю, что это не так. Они тоже ее искали.
Через меня.
Вместо того, чтобы искать Ингрид самим, они пустили по следу меня. Вот почему Грета Манвилл посоветовала зайти в приют и обзвонить больницы. Вот почему Ник согласился опустить меня в кухонном лифте – на случай, не попадется ли мне что-то полезное. Наверное, и переспал со мной затем же. Чтобы втереться в доверие и узнать все, что я выяснила.
Видимо, он притворился Ингрид только после того, как я начала что-то подозревать. К тому моменту они были готовы отказаться от Ингрид.
– Если ты так боялась, что тебя найдут, почему не уехала из города?
– Сложновато уехать без денег, – говорит Ингрид. – А у меня их почти нет. Питаюсь объедками из мусорок. Краску для волос пришлось украсть. Я просила милостыню и собирала монетки из фонтанов. Накопила аж двенадцать баксов. Такими темпами сбежать из страны я смогу лет через десять. Но мы должны сбежать, Джуджу. Куда-то, где они нас не найдут. Это единственный выход.
– Мы можем пойти в полицию, – говорю я.
– И что мы им скажем? Что зажравшиеся богачи в Бартоломью поклоняются дьяволу? Звучит как чушь собачья.
Да уж – хотя именно это они и делают. Публикуют скромные объявления в газетах и в интернете, заманивают обещаниями денег и крыши над головой людей, таких как я, Ингрид и Дилан.
Мы пришли в Бартоломью по своей воле. И оказались в ловушке правил.
– Как ты обо всем догадалась?
– Это все Эрика, – говорит Ингрид. – Мы гуляли в парке, совсем как с тобой, и она рассказала, что женщина, которая жила в 12А до нее, на самом деле жива. Ее это малость напугало. Я решила разузнать побольше про Бартоломью и прочитала обо всей это жути, которая здесь творилась. И вот это Эрику реально напугало. Поэтому, когда она пропала, я просто подумала, что ей стало страшно жить в Бартоломью. Но потом Дилан спросил, не знаю ли я, куда она подевалась. Вот тут-то я и заподозрила, что здесь что-то нечисто.
Со мной произошло почти то же самое. Новая подруга Ингрид пропала, она решила, что происходит что-то странное, и решила разузнать побольше. Единственное отличие в том, что Ингрид гораздо раньше меня узнала о родстве Греты Манвилл и Корнелии Суонсон.
– Я встретила Грету в лобби во время собеседования с Лесли, – говорит Ингрид. – Мне показалось, это так здорово – жить в одном здании с писательницей, понимаешь? Сначала она показалась мне довольно милой. Даже подписала для меня книжку. Но потом я прочла про Корнелию Суонсон, увидела сходство и догадалась, что они родня.
– И ты спросила об этом Грету, – говорю я. – Она мне сказала.
– Сдается мне, она не стала упоминать, что грозилась вышвырнуть меня из здания, если я еще хоть раз с ней заговорю.
Про это Грета действительно ничего не говорила, даже когда рассказывала мне о своей жизни в Бартоломью. Моя квартира когда-то была ее квартирой, а значит, и квартирой Корнелии Суонсон.
Той самой, где она убила свою горничную.
Хотя это было не просто убийство.
А жертвоприношение.
Исполнение обещания, данного уроборосом.
Сотворение, рождающееся из разрушения.
Жизнь, рождающаяся из смерти.
Руби была первой, и у меня есть жуткое подозрение, что Эрика стала последней. О том, сколько жертв было между ними, я стараюсь не задумываться. Для этого еще будет время. Пока что надо сосредоточиться на главном – на том, как мне сбежать из здания, не привлекая к себе лишнего внимания.