– Сколько я вам должна?
К моему облегчению, он отмахивается от вопроса, словно от мухи.
– Нисколько, мисс Ларсен. Считайте это компенсацией за неприятное происшествие в лобби.
– Вы про столкновение или про Грету Манвилл?
– И то, и другое, – говорит Чарли.
– Со всеми бывает. А про Грету Манвилл я уже забыла. – Я разворачиваю шоколадку, разламываю и предлагаю Чарли. – К тому же, все были так добры ко мне, должно же это было когда-нибудь закончиться.
– Вы не доверяете добрым людям? – Чарли кладет кусочек шоколада в рот.
Я делаю то же самое.
– Я не доверяю добрым богатым людям.
– Зря. Большинство людей, живущих здесь, именно такие. – Чарли двумя пальцами приглаживает усы. – Я же, к сожалению, богатством похвастаться не могу.
– Зато вы очень добры. И я перед вами в долгу.
– Просто сделайте для кого-нибудь доброе дело, – говорит он. – И долг будет возвращен.
– Я сделаю два добрых дела, – говорю я, прикусывая губу. – Потому что мне нужна ваша помощь еще кое в чем. Я, ну, уронила ключи в вентиляционное отверстие.
Чарли качает головой, сдерживая смешок.
– Которое из них?
– В прихожей. У двери.
Через пару минут я стою и наблюдаю, как Чарли прижимает к полу свой внушительный живот. В руке у него магнитная указка, которую он опускает через решетку.
– Мне так неловко, – говорю я.
Чарли шарит указкой по вентиляционной шахте.
– Такое часто случается. Эти решетки – словно ненасытные монстры. Сжирают все, до чего могут дотянуться.
Весьма точное сравнение. Чем дольше я смотрю на вентиляционное отверстие, тем больше оно напоминает мне распахнутую темную пасть.
– Например, ключи, – говорю я.
– А еще кольца. Пузырьки с таблетками. Даже телефоны, когда их роняют под неудачным углом.
– Наверное, вам все время жалуются на пропавшие игрушки.
– Вообще-то, нет, – отвечает Чарли. – В Бартоломью нет детей.
– Ни одного?
– Да. Не самое подходящее для детей место. Мы предпочитаем жильцов постарше – и потише.
Он осторожно достает магнитную указку. На конце болтаются мои ключи. Чарли аккуратно кладет их в тарелку на столике. Указку он убирает обратно во внутренний карман.
– Если еще что-то уроните, просто возьмите отвертку. Решетка легко отвинчивается, и до всего можно дотянуться, – говорит он.
– Большое спасибо, – я облегченно вздыхаю. – За все.
Чарли прикладывает руку к фуражке.
– Рад был помочь, Джулс.
Проводив Чарли, я возвращаюсь на кухню и раскладываю продукты по местам. Меня поражает не только его щедрость, но и внимательность. За исключением шоколадки, в пакетах лежат те же самые продукты, которые купила я.
Я как раз заканчиваю их раскладывать, когда из шкафчика раздается характерный скрип.
Кухонный лифт вновь вернулся к жизни.
Я открываю дверцу шкафчика и наблюдаю за приближением лифта. Внутри оказывается еще одно стихотворение.
«Не забывай» Кристины Россетти.
У меня перехватывает дух. Сердце пропускает удар. Это стихотворение мне знакомо. Его читали на похоронах моих родителей.
Не забывай меня, когда тебя покину.
В этом есть некоторая ирония – мне хотелось бы забыть, как я сидела на передней скамье в церкви, которую мои родители никогда не посещали при жизни. Рядом сидела Хлоя, за нашими спинами собрались еще несколько человек. Стихотворение прочитала моя школьная учительница английского – добрая, замечательная миссис Джеймс, чей голос звенел в безмолвной церкви.
На обороте – новое послание от Ингрид:
ПРОСТИ, ЧТО ТАК ПОЛУЧИЛОСЬ
Я пишу на новом листке бумаги:
Ничего страшного. Не переживай.
Положив записку в лифт, я отправляю его вниз, в квартиру 11А. На этот раз я готова к его весу, и опустить лифт оказывается гораздо проще.
Пять минут спустя, большая часть которых ушла на медленный подъем лифта, я получаю ответ. Еще одно стихотворение. «Огонь и лед» Роберта Фроста.
Один сказал, что мир сгорит в огне…
На обороте вместо нового извинения я нахожу приказ:
ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ПАРК. ИМЕДЖИН
[3]. ЧЕРЕЗ 15 МИНУТ.
10
Я подчиняюсь, и через пятнадцать минут уже стою на мозаике Имеджин, пытаясь отыскать Ингрид в толпе туристов и неопрятных уличных музыкантов, играющих «Битлз». Стоит прекрасная погода. Шестьдесят с небольшим градусов по Фаренгейту
[4], ясно и безоблачно. Такая погода напоминает мне о детстве. Тыквы, груды осенних листьев, сладости на Хэллоуин.
Моя мама обожала это время года. «Погода Хезер», говорила она, потому что ее звали Хезер.
Наконец я замечаю Ингрид. В руках у нее два хот-дога, один из которых она протягивает мне.
– В качестве извинения, – говорит она. – Какая же я дура. Терпеть не могу людей, которые вечно пялятся в телефон и не видят ничего вокруг. А теперь я сама такой стала. Непростительно.
– Всего лишь случайность.
– Дурацкая случайность, которую можно было предотвратить. – Она откусывает здоровенный кусок хот-дога. – Было больно? Наверняка было больно. Столько кровищи.
Она ахает.
– Тебе пришлось наложить шов? Прошу, скажи, что тебе не пришлось накладывать шов.
– Обошлись повязкой, – говорю я.
Ингрид прижимает руку к сердцу и облегченно вздыхает.
– Слава богу. Терпеть не могу швы. Врачи говорят, шов вообще не должен ощущаться, но я всегда их чувствую. Как будто кожу проткнули проволокой. Ужасно.
Она направляется вглубь парка. Я иду следом, хотя и пары минут в ее обществе хватило, чтобы меня утомить. Ингрид завораживает, словно ураган, на который смотришь, не отрываясь – прекратит он когда-нибудь кружиться или нет?
Как вскоре выясняется, Ингрид никогда не перестает кружиться. Она идет на несколько шагов впереди, оборачиваясь всякий раз, когда ей хочется что-то мне сказать. Иными словами, каждые пять секунд.