Как бы то ни было, я отдышался и прошел в пассажирский вагон. Поезд был почти полон – ехали преимущественно солдаты и несколько гражданских. Шатаясь, я побрел по проходу и упал на первое свободное сиденье. Рядом какая-то молодая женщина читала книгу.
– Это место занято, – сказала она.
– Прошу вас, позвольте мне немного отдохнуть, – взмолился я. – Как только ваш спутник вернется, я уйду.
Она оторвалась от книги и посмотрела на меня. У нее были самые большие, самые синие глаза, которые я видел в жизни. Я их никогда не забуду. Она была молода, примерно моего возраста, темные волосы подобраны под шляпку и заколоты – так в то время было принято носить. Казалось, я действительно сильно ее напугал. Наверное, на лице у меня читался мой собственный ужас.
– С вами все в порядке? Может, позвать кондуктора? – спросила она.
Я поблагодарил ее и заверил, что мне нужно просто немного передохнуть. Она осмотрела мой странный наряд, пытаясь не выглядеть невежливой, но вид мой ее явно озадачил. Я поднял голову и понял, что весь вагон пялится на меня. Неужели им известно, что я натворил? А потом я понял, почему они смотрят. Шла война, а я был как раз призывного возраста, однако в гражданском платье.
– Я семинарист, – ляпнул я, вызвав недоверчивый шепоток. Девушка залилась краской. – Простите меня, – сказал я ей. – Я пересяду.
Я хотел встать, но она положила руку мне на плечо и заставила сесть снова. Я поморщился – плечо болело.
– Ничего, – сказала она. – Я еду одна. Я просто охраняла это место, чтобы никто из солдат не подсел. Знаете же, какими они иногда бывают, святой отец.
– Я еще не священник, – ответил я.
– Тогда я не знаю, как вас называть.
– Зовите меня Трэвисом.
– А я – Аманда, – сказала она и улыбнулась. На мгновение я даже забыл, почему я бегу куда глаза глядят. Она была очень красива, но стоило ей улыбнуться, и она становилась прекрасной. Пришла моя очередь краснеть.
– Я еду в Нью-Йорк к родным жениха. Он сейчас в Европе.
– Так этот поезд идет на восток? – спросил я.
Она удивилась:
– Вы даже не знаете, куда едете?
– У меня выдалась неважная ночь, – ответил я. И рассмеялся – даже не знаю, почему. Все казалось таким нереальным. А пытаться объяснить – глупо.
Она отвернулась и стала рыться в сумочке.
– Простите, – сказал я. – Я не хотел вас обидеть.
– Вы не обидели меня. Мне нужно показать кондуктору билет.
Я совершенно забыл о том, что билет нужен и мне. По проходу шел кондуктор. Я вскочил с места, но волна чудовищной усталости свалила меня с ног, и я чуть не рухнул девушке прямо на колени.
– Что-то не так? – спросила она.
– Аманда, – ответил я. – Вы очень добры, но я должен найти другое место и оставить вас в покое.
– У вас нет билета, верно?
Я покачал головой:
– Я учился в семинарии. Я все забыл. Там не нужны деньги, поэтому...
– У меня есть немного денег на дорогу, – сказала она.
– Я не осмелился бы просить вас об этом. – И тут я вспомнил о подсвечниках. – Послушайте, вы можете взять вот это. Они дорого стоят. Оставьте их у себя, а я пришлю вам денег, как только доберусь до дому.
Я развернул одеяло и вывалил подсвечники ей на колени.
– Это необязательно, – сказала она. – Я одолжу вам денег и так.
– Нет, я настаиваю, – попробовал быть галантным я. Должно быть, в своих рабочих штанах и потрепанном пиджаке я выглядел смехотворно.
– Ну, если так, – ответила она, – то ладно. Мой жених – тоже очень гордый человек.
Она дала мне денег, и я купил билет до Клариона, от которого до фермы моих родителей всего миль десять.
Где-то в Индиане локомотив сломался, и нам пришлось ждать на станции, пока меняют паровоз. Стояла середина лета, было ужасно жарко. Не подумав, я снял пиджак, и Аманда ахнула, увидев мою спину. Она настаивала, чтобы я обратился к врачу, но я отказался, зная, что для этого придется снова занимать у нее деньги. Мы сидели на вокзальной скамье, и она промывала мне раны влажными салфетками из вагона-ресторана.
В те дни такая картина – женщина, омывающая раны полуголого мужчины на станции, – выглядела достаточно скандально, но большинство пассажиров были солдатами, а их больше заботили самоволки или Европа, поэтому на нас не обращали особого внимания.
Аманда вдруг исчезла и вернулась, только когда поезд уже готовился к отправлению.
– Я взяла нам места в спальном вагоне, – сказала она.
Ее новость меня потрясла. Я начал отнекиваться, но она остановила меня:
– Вы должны поспать, а я буду за вами присматривать. Вы – священник, я – помолвлена, поэтому ничего такого здесь нет. Кроме того, вы не в том состоянии, чтобы провести всю ночь в общем вагоне.
Наверное именно тогда я понял, что влюбился в нее. Но это не имело значения. Столько лет терпя оскорбления отца Джаспера, я оказался не готов к человеческой доброте. Мне даже не пришло в голову, что я подвергаю девушку опасности.
Поезд тронулся, я выглянул на перрон и впервые увидел Цапа в его маленьком облике. Не знаю, почему этого не произошло раньше. Может, у меня просто не оставалось сил, но увидев, как он с перрона ухмыляется мне, обнажив острые, как бритва, зубы, я рухнул в обморок.
Придя в себя, я почувствовал, что спина моя охвачена пламенем. Я лежал на полке спального вагона, Аманда протирала мне спину спиртом.
– Я сказала им, что вас ранили во Франции. Проводник помог мне вас донести. Мне кажется, пора рассказать, кто так с вами поступил.
Я рассказал ей, что сделал отец Джаспер, выбросив все подробности про демона. Когда я закончил, слезы лились из моих глаз, а она прижимала меня к себе, нежно баюкая.
Не знаю, как именно это произошло – страсть под влиянием момента, наверное, – но в следующий же миг я понял, что мы целуемся, а я раздеваю ее. Едва мы приготовились начать, она остановила меня.
– Мне нужно снять вот это. – Она показала деревянный браслет с выжженными инициалами “Э+А”.
– Нам вовсе не нужно этого делать, – сказал я. – Мистер Рассол, вы когда-нибудь произносили нечто, о чем потом жалели всю жизнь? Я – да. Я сказал: “Нам вовсе не нужно этого делать”.
Она ответила:
– Ну что ж, тогда давайте не будем.
И она уснула, прижавшись ко мне, а я лежал без сна и думал о сексе и вечном проклятии. Эти мысли не сильно отличались о тех, что приходили ко мне каждую ночь в семинарии – только сейчас все было гораздо острее.
Я уже засыпал, когда из дальнего конца вагона донесся какой-то шум. Я выглянул в щелочку между занавесок. По проходу шел Цап, заглядывая на ходу на каждую полку. В то время я не знал, что прочие люди видеть его не могут, и не понимал, почему никто не заходится в крике при виде него. Нет, люди, конечно, вскрикивали и выглядывали наружу, но видели только пустоту.