Может быть, в машине что-нибудь подскажет ему, кто этот похититель чужих жен? Роберт заглянул в окно “шевроле”. Видно немного: несколько оберток от какой-то мусорной жратвы, комиксы на переднем сиденье и алюминиевый чемоданчик – на заднем. Роберт сразу его узнал. Он раньше носил в таком свою камеру. Теперь же камеру он продал, а чемодан дал попользоваться Сквозняку.
Так этот парень – фотограф? Выяснить можно только одним способом. Роберт чуть помедлил, задержав руку на дверце. А если он выйдет и увидит, как Роберт роется в его машине? Что он тогда сделает? На хрен. Ублюдок бесцеремонно роется в его жизни – разве нет? Роберт подергал дверцу. Не заперта. Он распахнул ее и потянулся к чемодану.
20
Эффром
Он был солдатом. И, как все солдаты, в свободную минуту думал о доме и девчонке, что ждет его там. Он сидел на холме и смотрел на английские холмы, расстилавшиеся перед ним. Было темно, но глаза за долгое время на посту привыкли к темноте. Он курил сигарету и смотрел на узоры, которые луна рисует на склонах, проглядывая меж низких рваных облаков.
Простой семнадцатилетний мальчишка. Влюбленный в синеглазую девушку по имени Аманда. У нее были каштановые волосы и нежный пушок на бедрах, который щекотал ему ладони, когда он залезал к ней под юбку. На ее бедрах он видел осеннее солнышко, хотя сейчас смотрел на зеленые весенние холмы Англии.
Облака расступились, и луна осветила все вокруг.
Девчонка стянула его штаны до колен.
До окопов оставалось лишь четыре дня. Он затянулся поглубже, загасил сигарету в траве и со вздохом выпустил из легких дым.
Девчонка крепко и влажно поцеловала его и потянула к себе.
На дальнем холме появилась тень – черная и четкая. Он видел, как она покачивается над освещенными склонами. Не может быть, подумал он. Они никогда не летают при полной луне. Под покровом облаков?
Он посмотрел на небо, надеясь разглядеть дирижабль, но не увидел ничего. Все было тихо, если не считать брачных песен сверчков. Нигде ни звука – только движется эта черная тень. Видение пропало. Все превратилось в эту огромную сигарообразную тень, которая приближалась к нему молча, точно сама смерть.
Он знал, что нужно бежать, поднимать тревогу, предупредить друзей – но лишь сидел и наблюдал. Тень закрыла луну, и он содрогнулся – воздушный корабль нависал прямо над ним. Он слышал только гул моторов, когда корабль пролетал над головой. Потом его снова залил лунный свет, тень оказалась за спиной. Он выжил. Дирижабль с брюхом, набитым смертью. А потом он услыхал взрывы, повернулся и увидел вспышки и пожары вдалеке, раздались крики – его друзья на базе проснулись и поняли, что горят. Он застонал и свернулся калачиком, вздрагивая всякий раз, когда взрывалась новая бомба.
А потом проснулся.
* * *
Нет в мире справедливости – Эффром был в этом абсолютно уверен. Ни на йоту, ни на крупицу, ни на молекулу справедливости на всем белом свете. Если бы справедливость существовала, разве преследовали бы его военные кошмары? Разве терял бы он сон из-за событий, случившихся больше семидесяти лет назад? Нет, справедливость – миф, и, как все мифы, она давным-давно умерла. Ее придушила реальность жизни.
Оплакивать кончину справедливости было слишком неуютно. Жена постелила фланелевые простыни, чтобы в ее отсутствие ему было уютно и тепло. (После стольких лет они по-прежнему спали вместе. Им и в голову не приходило, что можно спать как-то иначе.) И теперь простыни насквозь промокли от пота и неприятно холодили тело. Пижама липла к Эффрому, будто саван под дождем.
Пропустив вчера послеобеденный сон, он отправился в постель пораньше – в надежде на кусочек сна про женщин в радужных трико, – но подсознание сговорилось с желудком и вместо женщин в радужных трико показало кошмар. Сидя на краю постели, Эффром слышал, как желудок урчит, точно котел людоеда, пытаясь переварить его изнутри целиком.
Сказать, что Эффром был неважным поваром, было бы легким преуменьшением – все равно что утверждать, будто геноцид – не очень эффективная стратегия связей с общественностью. Он раз и навсегда решил, что замороженные стейки – вполне сносная еда, не хуже любой другой, и больше не бросал вызов своим кулинарным способностям. Эффром скрупулезно изучал инструкции на вакуумной упаковке, потом пускался в несложные математические подсчеты, чтобы ускорить процесс: двадцать минут при 375 градусах равняются одиннадцати минутам при 575 градусах. Результаты применения формулы напоминали брикеты древесного угля с замороженной сердцевиной, но поскольку Эффром торопился лечь спать, то он утопил брикеты в кетчупе и проглотил их. Не ведал он только одного: это призраки стейков навещали его в ночи, приняв образы черных цеппелинов. Никогда еще ему не было так страшно – даже на передовой, когда над головой свистели пули, а ветерок приносил горчичный газ. И страшнее всего была тень, безмолвно скользившая над холмами.
Сидя на кровати, Эффром ощущал, что его всего парализовало страхом. Сон медленно таял в сознании, но вместо облегчения от того, что он проснулся дома, в безопасности собственной постели, Эффрому чудилось, что реальность уготовила кошмар похуже. По дому кто-то ходил. Кто-то грохотал громче, чем двухлетний карапуз в состязании кастрюльных барабанщиков.
И этот кто-то топал сейчас через гостиную. Полы в доме были деревянными, и Эффром помнил наизусть скрип каждой половицы. Вот заскрипело в коридоре. Грабитель открыл дверь ванной в двух комнатах от его спальни.
Эффром вспомнил о старом пистолете, который хранился в ящике с носками. Хватит ли времени?Он стряхнул с себя ужас и заковылял к комоду. Ноги подкашивались, и он чуть не растянулся у кровати.
Теперь пол скрипел перед спальней для гостей. Открылась дверь.
Скорее!
Эффром вытянул ящик и начал рыться в носках. Английский револьвер, который он привез с войны, “уэбли” с барабаном под автоматические патроны 45 калибра. Эффром разломил его, как дробовик, и заглянул в барабан. Пусто. Не закрыв револьвер, он зарылся в носки, разыскивая патроны. В металлических коробочках-полумесяцах хранилось по три патрона, чтобы можно было зарядить весь барабан двумя быстрыми движениями. Англичане продумали систему так, чтобы патроны подходили и к американскому “кольту”.
Эффром нащупал одну полуобойму и загнал патроны в барабан. После чего прислушался к звукам.
Дверная ручка повернулась. Нет времени. Он защелкнул наполовину заряженный револьвер. Дверь начала медленно приоткрываться. Эффром направил “уэбли” в ее центр и нажал на спуск.
Револьвер щелкнул – боек попал на пустой цилиндр. Он нажал на курок снова, и раздался выстрел. В крохотной спальне громыхнуло так, точно настал конец света. В двери образовалась огромная неровная дыра. В коридоре высоко, безумно заверещал женский голос. Эффром уронил револьвер.
Целую секунду он стоял на месте, а в голове отдавалось эхо выстрела и женский вопль.