— Моя госпожа! Его светлость вернулся! — Запыхавшаяся служанка вбежала в покои княгини и замерла, опустив взгляд.
Как и все остальные слуги в Огненном чертоге, она боялась заглядывать эссель Каррай в глаза. Вдруг молва права и, если в них долго смотреть, можно сойти с ума?
— Один? — коротко осведомилась женщина, прерывая тревожные размышления девушки.
Княгиня сидела возле зеркала и медленно раз за разом проводила щеткой по длинным густым волосам, в которых только начала проглядывать седина. Элесбед не боялась старости, ее не пугали эти проблески серебра в прядях цвета воронова крыла. Черными были и ее глаза — в них таилась беззвездная ночь и непроглядная тьма.
Элесбед усмехнулась своим мыслям. Внешностью Аман полностью пошел в отца, да сохранит Ясноликая его душу. Те же резкие черты лица — в отличие от ее, мягких и утонченных. То же неистовое пламя в глазах, и сердце его тоже горело. Ненавистью, что умело взращивала в нем все эти годы ее светлость.
— Один, — опуская голову еще ниже, тихо подтвердила девушка.
Княгиня нахмурилась и отпустила прислужницу:
— Хорошо, иди.
Раздраженно швырнув на кровать щетку из слоновой кости, Элесбед поднялась. Усилием воли потушила в себе внезапную вспышку ярости, вернув на лицо привычную маску. Спокойная и невозмутимая — такой она всегда представала перед сыном. Облачившись в легкое домашнее платье, брошью-камеей скреплявшееся на груди, Элесбед вышла из спальни, торопясь разыскать Амана и задать ему один-единственный вопрос, что сейчас не давал ей покоя: почему он вернулся без алианы.
Князя Каррая, унаследовавшего этот титул после смерти отца, она перехватила в галерее второго этажа. Тальден направлялся в свои покои и, к досаде Элесбед, не собирался отчитываться перед ней.
— Где девушка? — окликнула сына женщина.
— Победы на турнире в Жемчужном городе вашей светлости недостаточно? — даже не думая замедлять шаг, чтобы остановиться и поприветствовать мать, бросил тальден и, наоборот, зашагал еще быстрее.
— Аман!
— Я заберу ее позже, мама. Еще не время.
— Аман, — уже мягче проговорила женщина, уловив в голосе тальдена злость и раздражение, — мы и так ждали слишком долго. Смотри, как бы она не досталась какому-нибудь другому дракону.
— Я же сказал: еще не время! — не сумев совладать с собой, прорычал Огненный.
— Сын, — Элесбед ускорила шаг, пытаясь его нагнать, — пойми, я ведь о тебе и Клер беспокоюсь. Ты дал клятву и, если ее нарушишь…
— Я не собираюсь ничего нарушать. Девчонка будет здесь к концу месяца цветения. Просто доверься мне.
Сквозь ажурные ставни, оплетенные вьюнками с крупными алыми цветами, в галерею проникали яркие солнечные лучи. Элесбед поморщилась. Здесь всегда было слишком много света. Особенно в начале лета. Уроженка севера, она предпочитала свету тьму, а удушливой жаре холод Сумеречной империи.
— Ты проверил, она тебе подходит?
— Подходит, — обронил Аман и помрачнел еще больше, невольно возвращаясь мыслями к зеленоглазой строптивице.
Было бы проще, если бы Риан не откликнулась на его силу. Но даже короткого поцелуя оказалось достаточно, чтобы убедиться в обратном. Осознание этого вызывало в Огненном гнев и досаду. Их сочетаемость могла усложнить все еще больше. А может, даже все испортить.
Ее светлость сосредоточенно кивнула:
— Неприятная, конечно, новость, но я об этом позабочусь.
— Я в этом не сомневался, мама, — усмехнулся тальден и остановился, чтобы обдать ее столь не свойственным Огненному дракону холодом. — Ты еще что-то хотела?
Элесбед заставила себя улыбнуться:
— На этом все. Пока что.
Развернувшись, Огненный отправился в свои покои, а княгиня Каррай осталась стоять посреди галереи и смотрела ему вслед, досадуя и хмурясь. В последнее время Аман только так с ней и разговаривал: из последних сил сдерживая раздражение, цедя слова сквозь зубы.
Успокаивало одно: он дал клятву, которую не посмеет нарушить. А если нарушит…
Элесбед тряхнула головой, отгоняя нежеланную картину возможного будущего. Нет! Кто угодно, но только не ее сын! Аман Каррай никогда не отступает и никогда не проигрывает. Он добьется своего, как добивался всегда.
И Риан-Илара Анвэри не станет исключением.
ГЛАВА 3
Месяц спустя
Резкий поворот, руки взлетают к небу, отпуская на волю полупрозрачный лоскут тончайшего шелка. Одно из многочисленных таири — легких, воздушных тканей, что коконом оплетают мою фигуру. Защищают от жадного взгляда моего жениха, Шахира Тейрана.
Придушить его одной из этих тряпок — моя заветная мечта.
— Продолжай, Риан, мне нравится, — звучит самодовольный голос драконогада.
Я мысленно ругаюсь и, покорная его воле, выгибаюсь в спине, кончиками пальцев касаясь бархатистой травы.
Она щекочет мне кожу, как щекочет мне нервы этот мужчина, сейчас вальяжно развалившийся в кресле с бокалом вина. Он сидит под сенью дерева, пока я извиваюсь перед ним на солнцепеке. Утешает одно — это последнее испытание, и завтра Огненный выберет себе ари. Супругу, иными словами.
— Говорят, ты лучшая танцовщица Жемчужного города. — Взгляд дракона скользит по моей фигуре, замирает на груди, отдаваясь в ней неприятной тяжестью и дрожью в коленях, а потом опускается ниже.
Я продолжаю танцевать: подаюсь к Шахиру и резко в повороте отступаю назад.
Он прав. В искусстве танца я действительно первая. Вот только все во мне восстает и противится танцу перед этим драконом. Да я бы лучше сплясала перед ордой тагров, чем вытанцовывала перед ненавистным Тейраном!
Еще один лоскут, соскользнув с бедра, подхваченный ветром, уносится в чистое, без единого облачка, небо. Невыносимая жара. И ветер, вместо того чтобы освежать, опаляет тело. Как опаляет взгляд сидящего в нескольких шагах от меня тальдена.
Одно движение танца незаметно вплетается в другое. Совсем скоро на мне останется лишь полупрозрачная юбка и то, что язык не поворачивается назвать блузкой. Когда избавлюсь от последнего таири.
Медленно повожу бедрами из стороны в сторону, незаметным движением пальцев отцепляя невесомый лоскут, и слышу:
— Как думаешь, на ком я остановлю свой выбор?
Надеюсь, что не на мне.
— На самой достойной. — Руки извиваются змеями, кожа блестит на солнце от бриллиантовой пыли, которой служанки покрыли все мое тело. На радость его несравненности. — Но я не уверена, что вхожу в число достойных.
Снова прогибаюсь, запрокинув голову, а выпрямившись, замечаю, как темнеют глаза мужчины.
— Откуда столько скромности?