Камень Дуччо - читать онлайн книгу. Автор: Стефани Стори cтр.№ 35

Паника пронзила Микеланджело насквозь – от живота вверх, к шее, а затем ударила в голову. В ужасе он готов был ухватиться за соломинку – возможно, ему удастся сочинить легенду о том, что Давиду в схватке отсекли руку? А что, итальянцы любят драмы, и Давид, изувеченный в битве с великаном, наверняка потрясет их до глубины души. Но едва спасительная идея зародилась в голове, Микеланджело отругал себя. Что за гнусная уловка! Не должен он перевирать историю Давида только потому, что сам покалечил камень. Но и камень пока не укладывался в библейскую легенду. Значит, чтобы примирить их обоих, ему следует как-то извернуться самому.

Благо, пастушок Давид по размеру скромнее задуманного Геракла. Фигура юноши займет меньше места, хотя бы за счет более узких плеч и не столь объемной мускулатуры. К тому же юнец и ростом ниже. Возможно, удастся выкроить место на то, чтобы уложить к его ногам голову Голиафа и даже сделать Давиду шлем, украшенный перьями или чем-нибудь этаким, или, скажем, пристроить у его ног овечку – точно так же, как он высек у основания своего Вакха озорного мальчишку-сатира. Да, и надо непременно предусмотреть достаточно места на то, чтобы одеть Давида, – Микеланджело не очень вдохновляла мысль ваять изнеженную, слабую, еще не развившуюся в полную силу юношескую плоть. К тому же обнаженный Давид даст пищу для сравнений его статуи с шедевром Донателло, а в том, что сравнения будут не в его пользу, Микеланджело не сомневался. Придется одеть паренька в какие-то доспехи или в развевающийся пастушеский плащ. Помнится, глубокие складки одеяния Девы Марии привлекли много внимания к его Пьете. Вот и здесь он мог бы воссоздать красоту струящейся ткани.

Но для начала мрамор должен пробудиться и сам рассказать ему, Микеланджело, свою историю. Ибо Микеланджело никогда не придумывает истории собственных творений. Он уселся у подножия колонны, настроившись сидеть так до тех пор, пока камень Дуччо не заговорит. Уж чего-чего, а упрямства ему не занимать, он переупрямит кого и что угодно, даже бездушный мрамор.

– Помоги мне, – шептал Микеланджело. – Ты должен помочь мне. Ну, пожалуйста, поговори со мной. Per favore, молю тебя.

Молитвенно сомкнув ладони, Микеланджело стоял на коленях у деревянного алтаря тихой базилики Санто-Спирито, пропахшей ладаном и вином. После всех попыток разговорить упорствующий мрамор – он три дня неотлучно провел под колонной Дуччо – Микеланджело сдался и решил обратиться к более отзывчивому собеседнику – Господу Богу.

– Я нужен городу, я нужен своей церкви, я нужен мрамору. По воле города я принял на себя бремя обязательства украсить наш Дуомо великим символом, призванным поддержать дух всей Флоренции. Я должен явить флорентийцам чудо. Враги обложили наши стены сплошным кольцом и угрожают моему народу. И французы, и Борджиа, и Медичи – все они хотят уничтожить нас. Я не могу не выполнить обещанного. Не имею права! – Страстная мольба отдавалась эхом под каменными сводами алтарной части.

Но Бог молчал.

Что означало это молчание? Небеса отвернулись от Микеланджело? Отец Небесный разочаровался в нем? Может, Он уже пожалел о том, что выбрал его, Микеланджело, для такой важной миссии? Или намекает на то, что Леонардо справился бы лучше?

Эту мысль, самую страшную из всех, что томили его, Микеланджело даже не решился высказать вслух, не посмел признаться в ней Богу.

Где взять вдохновения на то, чтобы ваять юношу, восторжествовавшего над врагом, когда сам он повержен, совершенно уничтожен? Микеланджело, судорожно пошарив в карманах, нашел обрывок бумаги и сангину.

– Господи, молю, направь мою руку. Вразуми, открой мне твой замысел, и я исполню его. – Он занес мелок над листом, плотно смежив веки. – Пусть я утратил связь с этим камнем, но ты, Господи, ты ведь можешь слышать его. Ты только направь мою руку, и я пойму. Я не усомнюсь ни на миг. Я верую.

Он открыл глаза. Бумага была по-прежнему девственно чиста. Ну а чего он хотел – он же здесь совсем один.

Над алтарем висело деревянное распятие, примерно в три четверти роста взрослого человека. Микеланджело пристально вгляделся, наметанным глазом оценивая мастерство резчика. Черты лица Иисуса – самые заурядные, голова слишком велика в сравнении с изможденным жилистым телом. И на кресте он висит как-то неуклюже, телу мужчины тридцати с лишком лет не хватает рельефности, мышцы совсем не обозначены. В фигуре не чувствуется силы, нет экспрессии. Микеланджело вздохнул. Это невыразительное бесцветное распятие – не больше чем любительская поделка.

– Юноша, вырезавший это распятие, был очень талантлив, – раздался рядом тихий голос – как будто в ответ на мысли Микеланджело.

– Бездарным любителем он был, – бросил в досаде Микеланджело. – И сейчас не лучше, поверьте.

Отец Бикьеллини подошел ближе. Настоятелю прихода Санто-Спирито было слегка за тридцать, обритая голова его матово блестела, глаза отливали янтарем.

– Я слышал, этот скульптор произвел немалое впечатление в Риме своей Пьетой. Разве это не так?

Микеланджело пожал плечами.

– Просто повезло.

– Позволь усомниться, сын мой, в том, что ты когда-нибудь чего-нибудь достигал лишь благодаря везению.

Микеланджело поднял голову и снова посмотрел на распятие. В семнадцать лет он вырезал его в дар церкви. Приходя сюда и стоя перед распятием, он всегда успокаивался. Но сегодня эта старая работа только растравила душу Микеланджело, вновь заставив усомниться в своих способностях.

– Я хотел навестить тебя в мастерской, но у тебя всегда такой серьезный вид, не подступишься, – сказал отец Бикьеллини. – Ты слишком усердно трудишься.

– Не существует такого понятия – «слишком усердный труд».

– Я видел твою самодельную студию. Уединение должно помочь тебе.

– Ничто не помогает мне, и это тоже.

– Гениальность – это беспредельное терпение, сын мой.

Оба на некоторое время замолчали. Затем Микеланджело посмотрел святому отцу прямо в глаза.

– Вы же знаете, зачем я здесь.

Краска сбежала с лица настоятеля. Он оглядел помещение, желая убедиться в том, что они в нем одни.

– Ты больше никогда не должен даже заикаться об этом, – прошептал он.

– Но я совершенно потерян. – В голосе Микеланджело звучала мольба. – Я должен вернуться на свою стезю. А вы способны помочь мне.

– Нет, – печально покачал головой отец Бикьеллини. – С тех пор как…

Пусть и не высказанное, имя Джироламо Савонаролы повисло в воздухе. Теперь никто не произносил его вслух, но дух его обладателя еще не покинул город. Совсем недавно, в канун полуторатысячелетия, многие флорентийцы боялись приближения конца света; о нем свидетельствовали страшные события, происходящие в мире: на земли Италии вторглось войско французов, многочисленные города-государства яростно грызлись и вели нескончаемые войны, то и дело свирепствовала чума, папство Александра VI обернулось невиданным падением нравов, лихоимство и другие пороки расцвели пышным цветом… Напуганные граждане Флоренции обратили свои взоры к Савонароле, моля о спасении своих бессмертных душ. Его страстные проповеди о греховности и жадности разожгли в городе настоящую истерию, а когда флорентийцы свергли и прогнали из города Пьеро де Медичи, Савонарола легко занял освободившееся место и прибрал к рукам бразды правления. Повинуясь его приказам, горожане стаскивали на площадь Сан-Марко и сваливали в огромные кучи все свое ценное имущество: музыкальные инструменты, картины, книги, статуи, флаконы с духами, игральные карты, роскошные наряды, украшения. По его повелению все это сжигалось на кострах тщеславия во имя очищения Флоренции от греха. Однако тот ужас, что Савонарола поселил в умах людей, не мог жить там вечно. Когда Савонарола взялся обличать в пороках папу, церковь немедленно отреклась от него, а вскоре и горожане возненавидели того, кому еще недавно истово поклонялись. В 1498 году папа отлучил Савонаролу от церкви, и тогда флорентийцы, подвергнув пыткам поверженного кумира, приготовили ему его собственный костер. Но изгнать из умов проповеди Савонаролы и посеянный им ужас было сложнее, чем уничтожить его самого. Казалось, даже прах его источал ядовитые миазмы животного страха.