Камень Дуччо - читать онлайн книгу. Автор: Стефани Стори cтр.№ 19

– Раз уж ты дома, пора тебе подумать о женитьбе. Обзавестись детьми. Женитьба принесет благо всей семье, – проговорил Лодовико, а Микеланджело вдруг заметил, как дрожала правая рука отца, когда тот намазывал на хлеб мягкий сыр. Раньше такого не было. Постарел.

– Мои статуи – это мои дети, и жена, и орудие.

– Ты мог бы поступить на службу.

Опять отец за свое! Микеланджело давно был сыт по горло этими увещеваниями. Неужели он обречен выслушивать их до конца жизни?

– Я не хочу быть чиновником и не буду.

– Имея пятерых сыновей, – сварливо проворчал Лодовико, – я принужден все делать по дому сам. Я мою блюда, латаю черепицу на крыше, пеку хлеб…

Микеланджело невольно оглянулся на мону Маргериту – та уже помыла посуду и убрала со стола.

– Твой старший брат посвятил себя служению Господу, а ты, как следующий по старшинству, должен взять на себя обязанность содержать нашу семью… – продолжал Лодовико.

– Так и сделаю.

– …Поступив на хорошую государственную должность.

– Нет, я буду зарабатывать своим искусством.

– …Как достойный отпрыск достойного рода.

– Как скульптор!

Лодовико с грохотом стукнул кулаком по столу.

– Basta! Мне что, снова нужно взяться за розги, чтобы выбить эту дурь из твоей башки? – прорычал он.

Талантами Микеланджело давно интересовались влиятельные семейства Флоренции, начиная с самих Медичи; могущественные и богатые папские кардиналы признали в нем мастера, – но несмотря на это отец по-прежнему считал ваяние занятием низменным. И твердо стоял на своем: ни один отпрыск дворянского рода, пусть даже вконец обедневшего, не должен опускаться до того, чтобы работать руками. Каждый раз, когда Микеланджело упоминал о том, что мечтает стать скульптором, он получал от отца и дяди порцию тумаков. Хорошо хоть он уже вырос, и они не посмеют снова подвергнуть его порке.

– Я всегда был скульптором, им и останусь, – невозмутимо ответил Микеланджело.

– Но все же – как ты найдешь себе работу? – озабоченно спросил Буонаррото. – Во Флоренции теперь живет твой товарищ по цеху, Леонардо да Винчи, и городская знать наперегонки несет заказы ему.

От одного упоминания этого имени у Микеланджело во рту стало противно, как от прогорклого масла.

– Да, Леонардо да Винчи, – уважительно проговорил дядя Франческо. – Хорошо, что теперь в городе есть настоящий мастер, достойный всяческого уважения. По крайней мере, он сам сделал себе имя. К тому же он художник. А уж художники нынче важные птицы и живут припеваючи.

– Но еще сколько-то лет назад они не были в таком почете, их держали за обычных мастеровых – как и каменотесов, – заметил Микеланджело. – Рисование считалось не более чем ремеслом. Именно из-за Леонардо с художниками теперь так носятся, окружают их таким почетом. Неужели вы не понимаете, что я хочу добиться таких же привилегий для скульпторов?

Лодовико перегнулся через стол и сжал руки Микеланджело – жесткие, мозолистые.

– И это руки моего сына – грубые, как у простого поденщика. – Он горестно вздохнул. – Ради меня, ради блага всей нашей семьи отныне и впредь я запрещаю тебе рубить мрамор. Ни одной больше глыбы, ты слышишь? Ты заслуживаешь большего, чем судьба каменотеса, пусть даже знаменитого.

Микеланджело молча выдернул руки из отцовских ладоней.

Остаток вечера прошел за обычными семейными разговорами. Джовансимоне рассказал потешную историю – один бог ведает, много ли в ней было правды, – о том, как поймал и выдворил из города наемника проклятого Пьеро де Медичи. Буонаррото прочел любовное стихотворение Петрарки. Лодовико жаловался на свою подагру, а мона Маргерита не забывала тем временем подливать в стаканы вино.

Микеланджело снова включился в привычную семейную пикировку, перебрасывался шутками с родными, легко поддевал их, остроумно парировал ответные колкости. Дома все оставалось по-прежнему, и это было хорошо. По пути домой он натерпелся бед: пришлось отбиваться от мародеров и прочего отребья, его ограбили, бросили в тюрьму, подвергли пыткам, а в довершение жестоко высмеяли. Ушибленное плечо ныло и отдавалось болью при каждом движении, его самолюбие растоптали, он лишился всех заработанных денег. Да, парада он не дождался, но, по крайней мере, он снова был дома.

На ночь Микеланджело устроился на полу в своей старой спальне; кровать заняли Джовансимоне с Буонаррото, которые никак не могли поделить одеяло. Полная луна светила через занавески, освещая корявые несмелые рисунки на стенах, сделанные им в детстве. Он до сих пор помнит, как изобразил на стене толстощекого младенца Иисуса, который ерзает и извивается в руках матери, норовя вырваться, и как отец после этого в ярости гонялся за ним с розгами по всему дому.

Микеланджело закрыл глаза.

– Отче всемилостивый, я твой смиренный раб…

Молясь Отцу Небесному, он проникался состраданием к отцу земному. Лодовико лишь желал счастья и благополучия своим сыновьям, просто он не понимал, что тяжкий труд в пыли скульптурной мастерской может кому-то доставлять радость. Для него, Лодовико, ваяние до сих пор было ремеслом недостойным, способным лишь бросить тень позора на уважаемое в городе семейство. Но старого, закоснелого в своих взглядах отца, видно, уже никогда не переубедить. И Микеланджело молился Господу о том, чтобы тот помог измениться ему самому. Он просил Всевышнего даровать ему честолюбие, без которого не удастся исполнить наказ отца. Он страстно молил Господа ниспослать ему хоть какую-то государственную должность или место уважаемого банкира.

Но Бог не слышал, не отвечал на его мольбы. Напротив, желание рубить и резать мрамор еще громче заявляло о себе. Если он поддастся зову сердца и посвятит себя скульптуре – сумеет ли он тогда обессмертить имя Буонарроти?

– Микеле? – услышал он шепот Буонаррото. Джовансимоне наконец-то угомонился и мирно засопел. – Знаешь, у меня есть девушка.

Микеланджело улыбнулся. Его младший братишка – неисправимый романтик.

– Fantastico, – прошептал в ответ Микеланджело. – И кто же она?

– Мария. Дочка шерстяника.

– Хорошенькая?

– Bellissima! Ручки у нее пропитались красной краской, как и шерсть, которую она красит, и это цвет нашей любви. А как она поет, mio fratello, божественно, словно ангел. – В темноте спальни Микеланджело не видел лица Буонаррото, но и так знал, насколько серьезен сейчас его взгляд.

– А она любит тебя?

– О да! Она не перестает уговаривать отца, чтобы тот разрешил нам обручиться.

– А ты? Готов ты жениться на ней?

– Ее отец не соглашается, пока я не получу достойной работы. Вообще-то я хотел бы торговать шерстью, но для этого нужно открыть собственную лавку. – Микеланджело сразу понял, в каком трудном положении оказался брат. У их семейства хватало средств на то, чтобы не умереть с голоду, но они никак не могли позволить себе расходов на открытие шерстяной лавки. Похоже, мечтам брата не суждено сбыться. – Хорошо еще, что она очень юна и в ближайшие два-три года ей нет нужды выходить замуж. Так что время у меня есть, – рассудительно заметил Буонаррото.