Десятый голод - читать онлайн книгу. Автор: Эли Люксембург cтр.№ 11

Быстро и деловито группа наша распалась: фотограф навинтил вспышку и снял аппарат, пожилой милиционер засеменил на угол — перекрыть движение на нашу улицу, и уже объясняет мне все Чингизов, а оба чекиста, склонив головы, настороженно слушают — верно ли чучмек это тонкое дело мне излагает?

— Вот твоя связочка, крепко держи ее! — Вручает он мне ключи от машины и подлым, бессовестным голосом продолжает: — Глаза у тебя бессмысленны, полуоткрыты, машину ты отпираешь, садишься в нее, отпускаешь все рычаги. Огней же не надо включать, не надо заводить мотор — сама пускай катится… Стоит внизу манекен возле дерева, видишь? В него ты и втюришься! Спокойно выходишь потом, спокойно поднимаешься к дому: голова твоя по-прежнему вздернута, глаза так же бессмысленны…

Я принимаю покорно связочку своих ключей, готов начать репетицию. Готов и фотограф со вспышками, и в эту минуту — дикий окрик милиционера с угла! Какой-то бабий визг в общем-то солидного милиционера. «Прошу повернуть назад, проход закрыт временно!» — остервенело кричит он троим гулякам. А те спускаются к нам, им ровным счетом плевать на запрет с проходом. Идут себе, тесно обнявшись, валкой пьяной походкой, топают громко, поют вразнобой, машут руками. Поют-то гуляки громко, а нам ни звука не слышно — немое кино… Вышли они под свет фонаря, отчетливо вижу косые тени: все, как положено! Все ближе, ближе они: легкие брюки на всех троих, рубашки с короткими рукавами. «А ведь не холодно им, зима все-таки?!» И узнаю вдруг Васену… «Остался ведь в камере, спит сейчас на топчане, где же успел… так нализаться?»

И тут душа моя, бабочка, затрепетала, учуяла чертовщину. Смотрю на Чингизова, на чекистов, они тоже учуяли, отчаянно трут глаза, морщат свои тугие каменные лбы: этого быть не может! Потому что не может быть! И кадыкастый близнец дергает себе ухо — ах!

Взгляд мой прикован к машине, вокруг которой начинается безобразие. Один из гуляк, кривляясь и пританцовывая, возится с отмычкой, открывает дверь и плюхается на сиденье. Васена же подлетает с другой стороны, машет, чтобы ему открыли. Через секунду и мой Васена в машине…

— Ссать сейчас станет! — шевелит Чингизов деревянными губами. — Юхно, мертвяк…

Перед капотом стоит Юхно, раскинув крестом руки. Мне вдруг захотелось машину свою защитить, ее, родную, мне жалко вдруг стало. Хотя бы им крикнуть, хотя бы кулаком пригрозить, а двинуться никак не могу, руки поднять не могу. И этот наглый разбой никто не может остановить. Один лишь фотограф-молодчик щелкает напропалую, и яркие вспышки выхватывают именно то, что нужно. Слава Богу, думаю…

Юхно расстегнул брюки и мочится на капот, ссыт, как в точности предсказал Чингизов. Юхно это делает долго, поливая капот круговыми движениями целую вечность. Я успеваю восхищенно подумать: «Ну и пузырь у дядечки! Пивом, видать, надулись!»

Теперь слышу над ухом: «Пашка тронет сейчас…» — и начинает машина катиться, повинуясь этим словам. А Юхно ссыт, Юхно, бедный, не кончил еще, он вынужден отступать назад, он отступает… «Они же задавят его!» — хочется крикнуть мне. И вспышка, вспышка, еще вспышка, Юхно бросается на капот и вместе с машиной несется вниз. Мы тоже срываемся, тоже бежим… Хруст костей, и сдавленный крик боли — дверцы машины разлетаются в обе стороны: тот, что Пашка, и мой Васена — врассыпную. И исчезают в ночи…

Фотограф отщелкал последние кадры. «Только что задавили здесь человека, — докладывает. — Никакой липы, феноменальные кадры».

Чингизов глядит на пустой асфальт, потом опускается на четвереньки, ищет, должно быть, Юхно, капот трогает, оглаживает брезгливо капот и поднимает на свет руки: «Ничего не пойму, где он? И сухо… А ссал ведь, вы видели, сколько он ссал?!»

Чекисты тоскливо кругом озираются: тихо кругом, ни души, безмолвно и пусто. И страшно-то как, Господи…

Потом берут у фотографа аппарат и вынимают из него кассету. Говорят обиженному фотографу, который только что сиял горделиво:

— Это смыть надо, а лучше — совсем уничтожить!

Потом говорят Чингизову:

— Распусти народ по домам. Видишь — сорвалось!

А я и был возле дома, ближе уж некуда.

Несколько дней назад мне сделали биопсию — убийственная процедура, брали костный мозг…

А я вот вспомнил по этому поводу слова старика Фудыма: «Я вам завидую, вы идете на родину молодыми, здоровыми, а от меня какая там польза?» И думаю с отчаянием: «Ну да, пришел, здесь я уже! А толку-то что, пришел калекой, развалиной! Строил планы попутешествовать: съездить к Стене Плача, побывать в Тверии, на родине моего друга, полковника Бешара Чато, да будет благословенна память его! Хотел бы увидеть разочек Мертвое море, именуемое в арабских книгах Смердящим, а в христианских — Целящим. Что я видел, черт меня побери?!»

Наберитесь терпения, говорит мне доктор Ашер, потерпите, больной, потерпите! И объясняет подолгу, как зарождаются новые клетки в костях и как убивает их облучение — костный мозг, селезенку, лимфатические узлы. Говорит, что в крови моей преобладают белые кровяные тельца, и это ему не нравится, говорит, что истинная картина моего здоровья будет ясна врачам после биопсии и гистологического исследования взятой из костного мозга ткани…

Знает прекрасно, какое я испытал «удовольствие» — кому как не доктору это знать! И все-таки велел принять посетителя, навязал мне визит этот силой, знает, что весь я болен еще. Приказал, можно сказать: «Первая беседа у вас будет с Иланой. Ну а после приглашайте, кого хотите!»

И вот вошла она грациозно, как лань, грациозно уселась в кресло.

Все на ней было в обтяжку: брючки в обтяжку, свитер — статуэточка! Она из себя сотворила скульптуру, и эта скульптура была восхитительна — ходячая и живая… Прошу понять меня правильно: подобные существа в пещерах не водятся, там нет гурий! А все гормоны мои в полном порядке, они дремали, слишком долго дремали. И я это понял только сейчас! Я уговаривал себя, изнывая: «Она сестра тебе, смотри с благоговением, ибо израильтянка, смотри и радуйся, сукин ты сын! Помнишь, как ребе Вандал тебе говорил: „Когда ты придешь на родину — увидишь там настоящих евреев, ты отличишь их по той печати, чье имя Шхина ^[19]“. Вот и ищи эту печать, сиди и ищи, а грязно не думай!»

С минуту мы изучали друг друга: она смотрела на меня как на диковинное животное. Я, впрочем, и выглядел так: в пижаме, весь опутанный проводами… А сам я впился в ее маникюр — длинные ярко-красные ноготки, в белые туфельки, и сразу мне сделалось дурно, нехорошо. Нет, не потому, что я одичал, тут, господа, совсем другая история…

— Можно ли мне закурить? — спросила она и обвела глазами палату — сырую, сумрачную и неуютную.

— Не знаю, право… — Я растерялся. — Доктор Ашер говорит, что здесь особая для меня среда…

— Жаль! — и закинула ногу за ногу, устраиваясь в кресле поудобнее. — Я принимаю обычно у себя в кабинете и много при этом курю… Итак, вы и есть знаменитый Калантар Иешуа?