Он был не один, этот Дракон, он сошелся в смертельной и нескончаемой схватке с Фениксом. На красно-синем окраинном поле углами и резкими поворотами сражались орнаменты, а в центре угадывался тощий Дракон, завязанный в кольцо со священной птицей. То ли Феникс, то ли Симург. Это кольцо было как будто замершей навеки памятью о борьбе, в которой никто не может одержать победы. Острые зубцы когтей и зубов запечатлены были руками ковродела навечно, пока не выцветут краски, пока не истлеет шерсть, пока время не сотрет в прах память о труде художника, о противостоянии сил природы и мифа, о вражде слабых людей, живущей гораздо глубже, чем в этой рукотворной картине, в сознании двух соседствующих народов, из которых один чудовищный дракон, другой священная птица, или наоборот, один священный дракон, другой чудовищная птица… И кто из них воин, кто колдун, кто зло, кто добро, различить нельзя, потому что они скованы в одно неподвижное и нерасторжимое кольцо…
Приезжали люди. Женя провожала их в залу: Зарифины знакомые, соседи, даже два лондонских клиента…
Муся увидела, увидела этого дракона, кинулась к гробу, распластав руки по ковру, и возгласила: «А-а-а…»
Этот длинный и звонкий звук открыл наконец поток, который держался в ней необъяснимой запрудой и теперь вылился вместе с горячими слезами. Пела она или плакала… никто не понимал армянских слов, которые она проплакивала, пропевала… никто меня не утешит, никто меня не пожалеет, жизнь моя ушла от меня…
В ней была та же древняя сила, что нарисована, соткана была давно умершим азербайджанским стариком, и они слились воедино – и заплакали все, кто был в зале.
Солнце било в окна, шум прибоя поднимался от моря, и происходило прощание двух любящих душ, и стоявший у гроба Саид, приехавший проститься с любимой и проклятой им сестрой, тоже плакал. Кто там муж, кто там жена, что за дело…
Замер последний вопль на высокой звонкой ноте. Саид подошел к Мусе, обнял ее за плечи: «Не плачь, девочка…»
Дракон и Феникс замерли в своем вечном кольце.
Через неделю Муся получила урну с прахом и развеяла пепел над морем. Потом собрала маленький чемодан – Зарифин, деловой, с которым она летала по своим юридическим делам в столицы Европы, – и улетела в Шушу, к колдунье Марго, чтобы узнать ту важную вещь, о которой колдунья ей говорила. Она так привыкла, чтобы ею руководили…
Алиса покупает смерть
Когда жизнь была доведена до совершенства, наступила старость. Последний дорогостоящий штрих – небольшая ванна, установленная после долгих размышлений и поисков. Некоторые рекомендовали душевую кабину, но Алиса безусловно отвергла ванну с дверкой: чего хорошего, когда сверху льет на голову дождь? Другое дело – лежать в теплой воде с резиновой подушечкой под головой и покатывать размягченными ступнями два приято-колючих пластмассовых мячика…
Алиса принадлежала к редкой породе людей, которые с полной определенностью знают, чего они хотят, а чего не хотят ни в коем случае.
Мешаная кровь, доставшаяся от матери, полуприбалтийская, полупольская, с раннего возраста охлаждала все страстные Алисины порывы, а страх подпасть под чужую власть был сильнее прочих страхов, свойственных женщинам: страха одиночества, или бездетности, или бедности. Мать же ее, Марта, вышедшая замуж за боевого офицера еще до войны и родившая от этого брака Алису, похоронила своего генерала, и всю оставшуюся еще молодую жизнь страстно влюблялась и ярко страдала, вплоть до психбольниц. Она всегда была готова принести к ногам очередного любовника все, чем располагала, включая генеральскую квартиру, оставшуюся после мужа…
После разрыва с последним возлюбленным Марта покончила с собой неприлично-литературным способом: предварительно сходив в парикмахерскую и сделав маникюр, бросилась под поезд. Это безумное поведение матери полностью парализовало в Алисе способность к пустому и бесплодному самопожертвованию.
На похороны Марты пришло некоторое количество бывших возлюбленных и последний, бросивший ее и тем нанесший смертельный удар. Они выгрузили гору цветов на закрытый гроб, и двадцатилетняя Алиса со своей недопроявившейся блеклой прелестью, презирая и стыдясь материнской чрезмерности чувств, поклялась, что никогда не станет, как мать, игрушкой этих животных. Она и не стала. Не тягостное монашество, а редкие незначительные романы, уравнивающие ее со сверстницами в жизненном опыте.
Работала инженером-чертежником, любовалась собственной превосходной работой, знала, что лучше нее никто в бюро не умеет провести линию. В конце двадцатого века появились компьютеры, и всем чертежникам, даже самым заслуженным, пришлось отложить карандаши и начать мучительно осваивать программу, которая точно выполняла приказы: «Поднять перо, опустить перо, сместиться в точку…» – но тут как раз Алиса и сместилась на пенсию.
Больше десяти лет длился самый счастливый кусок ее жизни: пенсия была небольшая, но к ней Алиса нашла чудесный приработок – три раза в неделю гуляла с детьми в скверике с десяти до обеда. А потом была восхитительно свободна. Ходила иногда в театры, чаще в концерты, в консерваторию, обзавелась там интересными знакомыми и жила в свое удовольствие, пока однажды совершенно ни с того ни с сего в собственной квартире, возле собственной тахты не потеряла сознания. Пролежав неопределенное время, пришла в себя и изумилась странному ракурсу: увидела разбитую чашку в тонкой лужице, ножки упавшего стула, ворсистый красно-синий ковер возле самого лица. Легко встала. Болел ушибленный локоть. Подумала и вызвала врача. Ей измерили давление и прописали таблетки. И вроде все было как прежде. Но даром не прошло: Алиса с этого дня задумалась о смерти.
Никаких приличных родственников у нее не было – польско-литовские давно растворились из-за нелюбви к советской власти, которую представлял покойный генерал. Генеральская родня, со своей стороны, не жаловала ни Марту, ни ее дочь Алису по причинам, о которых все давно забыли…
Алисе было шестьдесят четыре года. Здоровье, если не считать обморока, неожиданного напоминания о конечности жизни, было хорошее. Однако возник вопрос: а если заболеет? Сляжет? На кого рассчитывать?
Алиса потеряла сон. Не спала несколько ночей, а потом пришло гениальное решение. Очень простое: когда накинутся болезни, станет невмоготу, можно отравиться. Приготовить заранее хороший яд, лучше бы такое снотворное, чтобы выпить и не проснуться. Без всяких глупых демонстраций, как мать в свое время устроила. Тоже мне, Анна Каренина. Просто взять – и не проснуться. И таким образом как бы избежать самой неприятности смерти…
Когда эта мысль пришла Алисе в голову, она подскочила с постели и полезла в стол – где-то была белая фарфоровая коробочка для пудры или для чего-то другого косметического – от матери осталась. Вот сюда можно положить порошки, держать около кровати и, когда настанет время, – принять…
Нет, еще не завтра. Но пора подумать. Для этого первым делом надо найти надежного врача, чтобы выписал эти порошки в нужном количестве. Задача не простая, но выполнимая…