Правила ведения боя. #победитьрак - читать онлайн книгу. Автор: Катерина Гордеева cтр.№ 62

Я попросила онколога Михаила Ласкова составить список таких рекомендаций для пациентов, проходящих химиотерапию, а также рассказать о том, какие ощущения могут ее сопровождать, как с ними бороться, в каких случаях можно справляться самостоятельно, а когда – нужно бить тревогу.

ЕСЛИ ВО ВРЕМЯ ХИМИОТЕРАПИИ ПРОПАЛ АППЕТИТ.

ЕСЛИ ВО ВРЕМЯ ИЛИ ПОСЛЕ ХИМИОТЕРАПИИ ПОЯВИЛИСЬ ЯЗВЫ ВО РТУ И СЛИЗИСТАЯ ВОСПАЛИЛАСЬ.

ЕСЛИ ПОСЛЕ ХИМИОТЕРАПИИ ПОЯВИЛАСЬ СИЛЬНАЯ СЛАБОСТЬ, НЕТ СИЛ ВСТАТЬ И ЧТО-ЛИБО ДЕЛАТЬ.

К своей химиотерапии Евгения Панина подходит с книгой «Антирак» в руках. Она готова бороться, причем именно описанным Серван-Шрейбером способом, когда пациент оказывается не пассивным объектом лечения, а активным его участником, что, по признанию многих последователей профессора, очень мобилизует, придает сил.

Интервью с Давидом Серван-Шрейбером у меня было назначено на август 2011 года. 24 июля профессора не стало. Рак оказался сильнее. Хотя в двадцати отвоеванных у болезни годах – настоящее торжество человека, сильного и смелого, бросившего раку вызов и на самом деле победившего. Вот последние слова Давида Серван-Шрейбера, его завещание, написанное для тех, кому его жизнь послужила примером, а его опыт стал руководством к действию: «С этой болезнью можно жить. Эту болезнь можно научиться воспринимать как главную перемену в своей жизни. И почему бы этой перемене не быть к лучшему? Поверьте мне, это возможно.

Евгения Панина о смерти Давида Серван-Шрейбера узнает только в феврале 2012 года. Она позвонит мне поздней ночью: «Это правда, что он умер?» – «Да, Женя, я боялась вам говорить». – «А к кому же вы тогда ездили в командировку во Францию?»

Во Францию я действительно поехала. И действительно по поводу Давида Серван-Шрейбера. В конце сентября 2011-го я получила письмо от брата Давида, Эдуарда. Он писал, что в связи со смертью брата семья вначале думала оставить нашу договоренность по поводу интервью без ответа… Но в этой большой семье, кажется, не принято довольствоваться простыми решениями сложных вопросов. Эдуард написал: «Мама, я и сын Давида, Саша (который благодаря своей маме из России умеет говорить по-русски), готовы дать вам интервью. Мы считаем, что идеи, мысли и мировоззрение, которые проповедовал Давид и которые, судя по всему, разделяете и вы, должны получить самое широкое распространение. Мы полагаем, что ваш проект очень важен людям в вашей стране, и не считаем возможным отказать вам в помощи».

Так я оказалась в Нормандии. Поздний октябрьский вечер, солнце, догорающее над Ла-Маншем. Ветер, про который сразу не разберешь: то ли пытается ухватить, утащить прямо в воду, погубить в пучине, то ли обнимает и хочет закружить в танце. В конце набережной – белокаменный маяк. Как знак надежды. Мы с Соней, дочерью Жени, ищем защиты от ветра под маяком. «Знаешь, – вдруг говорит Соня, – я бы так хотела, чтобы мама дожила до пятидесятипятилетия и увидела эту красоту. Можно я при тебе дам себе слово привезти ее сюда через год?» Соня плачет. От надежды, от боязни надеяться, от неизвестности, что сопровождают болезнь ее мамы. Вместе мы звоним Евгении и рассказываем, что, кажется, нашли место для празднования ее пятидесятипятилетия. Еще мы говорим, что это место очень связано с дорогим ей Давидом Серван-Шрейбером. Но в тот вечер о том, как сложилась судьба Давида, не говорим. Боимся. Учиться смелости нам предстоит завтра. У мадам Сабин Серван-Шрейбер, мамы Давида. Она живет в белом, кажущемся хрупким, сказочном доме, возвышающемся над проливом.

Асфальтовая дорога берет резко вверх от океана и, сужаясь и углубляясь в лес, становится накатанной земляной тропинкой точно по ширине среднегабаритной легковушки. Виляя между буреломами, тропинка в конце концов бескомпромиссно упирается в белый дом с острыми башенками и узкими окнами. Калитка болтается на одной петле. Заходим, кричим: «Мадам Серван-Шрейбер, мадам Серван-Шрейбер». Тишина. Скрипит кособокая калитка. Горланит спрятавшаяся за еловыми ветками сойка. Дом кажется нежилым. Но мы опять стучим: нам же назначено.

Вдруг неясно откуда властный голос с хрипотцой: «Не стойте, проходите! Давайте быстро! Что вы там застряли? Неужели стесняетесь?» И уже в дверях: «И будьте любезны, не называйте меня мадам Серван-Шрейбер. Меня зовут Сабин». Она появляется откуда-то из глубины едва подсвеченных мутными хрустальными люстрами комнат. Идет быстро, совершенно не соответствуя застывшей манере этого глубокого древнего французского леса. Сабин выныривает из-под хрусталя в дневной свет. Сразу – крепкое рукопожатие. И видно: светловолоса, голубоглаза, женщина, похожая на повзрослевшую Джейн Биркин. Не останавливаясь ни на секунду, усаживает нас за длинный обеденный стол, сама вытаскивает из-под стола табуретку, вскакивает на нее прямо в туфлях-лодочках, неожиданных в лесной глуши, привстает на носочки за какой-то банкой, заставляя мини-юбку подняться выше приличного и продемонстрировать безупречные ноги, без единой отметины возраста. Сабин семьдесят девять. Все еще стоя на табуретке, она оглашает меню и порядок подачи блюд, которые она приготовила к нашему приезду. Почти не делая паузы, рассказывает распорядок тех двух дней, что мы у нее проведем: как и где будет интервью, что мы будем делать в перерывах и почему бурбон вечером – это хорошо, а кофе утром – это очень хорошо. Через каждые три предложения повторяет: «Я это уже продумала и приняла решение».