Хотя я тоже хороша, ведь могла предугадать, что они начнут вставлять мне палки в колеса… Нет, на самом деле не могла. Если я еще могла как-то понять Катьку, то маму – не могла. Пусть даже она всегда страдала гиперопекой и считала меня несамостоятельной. Мама завела на себя мои карточки, когда я училась в школе, и они с отчимом начисляли мне деньги на карманные расходы. Тогда я не особо парилась, потому что это были их деньги.
Но сейчас они были моими! И я представить не могла, что кто-то их заберет. Просто тупо оставит меня без возможности даже купить кофе.
А во всем виноват Ник!
Косвенно.
Потому что не живи братец в Москве, фиг бы моя мамуля рискнула оставить меня без средств к существованию.
А вот и он!
Ник Омельчин шагает по фудкорту прямо в мою сторону как ледокол по Северному Ледовитому океану. Не замечая впавших в ступор и приоткрывших рты девчонок, а еще блондинку, настолько залипшую на его задницу и едва не поставившую свой поднос мимо стола. Он смотрит на меня и только на меня. Мне бы чувствовать гордость, но взгляд у него не сказать, что добрый.
Он выверенным движением расстегивает пуговицу на пиджаке, жестом, который наверняка, разбивает пару женских сердец, и располагается напротив меня.
– Я бы на твоем месте сначала проверила, нет ли на стуле хлебных крошек. Ну мало ли…
– Что я сказал тебе в прошлый раз?
Я прекрасно помню про его «не рассчитывай», но трактую по-своему:
– Что бегать за мной не будешь? Так ты вроде как не бегаешь, я сама к тебе пришла.
У меня было время подготовиться. Целые два часа на раздумья! Но сейчас я думаю, что все мои гипотетические разговоры с Ником не идут ни в какое сравнение с настоящим. Потому что мое собственное сердце колотится как безумное, а нервные клетки гибнут смертью храбрых.
– Я хочу извиниться за то, что была резка…
– Принято.
Так просто?
– И попросить о маленькой просьбе…
– Я отправлю тебя домой, – снова перебивает меня Омельчин.
Он мне хоть слово даст сказать?! Не зря же я столько репетировала!
– Я не хочу домой, – говорю я и нарываюсь на острый прищур его глаз. – И не могу уехать.
– Тогда зачем ты мне позвонила, Елизавета?
– Потому что у меня есть к тебе предложение, – вижу, что он готов подняться и уйти, поэтому поспешно уточняю: – Деловое. От которого ты не сможешь отказаться!
Теперь во взгляде Ника вспыхивает интерес: всего лишь искорка, но этого хватает, чтобы я почувствовала себя увереннее.
– Так уверена, что не смогу?
– Меня взяли в школу Георгия Розза, это один из топовых мировых фотографов, и когда получу диплом, у меня тоже будет имя, – говорю, подавшись вперед. – Оно будет обязательно, потому что меня выбрали из нескольких тысяч участников, отправивших свои работы на конкурс. Это такой шанс, и я не могла ждать год или два…
– К сути, – снова перебивает меня Омельчин. Вид у него такой, будто в покер играет – не поймешь, что думает. Ну о’кей.
– Мама и отчим считают, что это все глупости, и что фотография – это для побаловаться. Я все спланировала, сама заработала деньги, сама переехала в Москву и оплатила курс, но они… Заблокировали мою карту.
– Что?
Теперь Ник сдвигает брови. Черт, не люблю этот его взгляд, чувствую себя, будто у меня на лбу красная точка от прицела снайперской винтовки. А еще ощущаю себя глупее некуда, когда быстро объясняю эту тупую ситуацию с банком, и злюсь. Если честно, жду, что он станет надо мной смеяться, но Омельчин не смеется и даже не улыбается.
– В общем, теперь мне нечем платить за место в хостеле, – подвожу итог своего рассказа.
– Ты же живешь у подруги.
– Э-м-м… Нет. Мы вроде как поссорились.
– Уже?
Он издевается?!
– Да, я планировала жить у Кати, пока не найду свою квартиру. И я собираюсь работать, у меня уже есть несколько клиентов на съемку…
– Что насчет делового предложения?
– Вложи в меня деньги! – предлагаю я, возможно, чуть громче, чем собиралась. Когда до меня доходит, что пара за соседним столиком странно на меня косится, мысленно ругаю себя, но сдаваться не собираюсь. – В смысле, не в меня, а в мое дело. Как в бизнес-проект. С процентами. Через, допустим, полгода я все тебе выплачу.
На этот раз сияю улыбкой, а Ник откидывается на спинку стула и вроде как раздумывает. И изучает мое лицо, сцепленные пальцы на столе, которые я тут же резко убираю на колени.
– То есть ты хочешь одолжить у меня деньги? – уточняет Омельчин.
– Не просто одолжить. Это вроде как инвестиция в будущее. Ты получишь даже больше.
– Я понял, инвестиция. Какая сумма тебе нужна?
Я называю. Потому что пока ждала два часа, все просчитала.
– А если твой проект провалится? Чем будешь расплачиваться?
– Натурой, – вырывается у меня. От нервов, ей-богу.
Брови Никиты взлетают вверх, а взгляд соскальзывает вниз, аккурат в вырез желтого топа на тонких бретелях. Я выбрала его сегодня, потому что он хорошо смотрится с темным жакетом. И подчеркивает то, что можно подчеркнуть, а главное у меня есть что подчеркивать.
Но я же не имела в виду это!
– Натурой? – переспрашивает братец, подавшись вперед. – И многим ты уже предлагала?
Сейчас мое лицо, наверное, цветом, как вывеска пиццерии напротив. Причем не знаю от чего больше: от стыда или от желания стукнуть Омельчина подносом. Хорошо, что никаких подносов нет под рукой.
Поэтому я запахиваю жакет так, что рискую удушиться, и шиплю:
– Я про почку! И если что, это была шутка.
– Жаль, – тянет он, – мне своих двух хватает. Так что подумай над другими гарантиями.
Желание опустить на голову Ника поднос практически нестерпимо, но я понимаю, что это как минимум не дипломатично.
– Я могу тебе отдать свою камеру, она, конечно, подержанная и стоит дешевле, чем я прошу…
Грустно, потому что моя «Сони» – самая дорогая вещь, которая у меня есть. Я даже украшений не ношу. Но самое поганое то, что приходится упрашивать Омельчина, оказавшись перед ним в роли бедной родственницы.
Чтобы маме с отчимом с их методами икалось три дня!
– Мне не нужна твоя камера, Елизавета, и я не стану одалживать тебе денег. Это невыгодно и того не стоит.
Ну вот, он это сказал.
На что я рассчитывала? Что Ник примет мое предложение? Он бы не стал тем, кем стал, если бы раздавал всем деньги. Но я хватаюсь за почти ускользнувшую от меня надежду, точнее – за сильную и теплую ладонь Омельчина, и тяну на себя.