Воспоминание о будущем - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Хазин cтр.№ 51

Иными словами, результаты Парижского мира (к выработке которых ни сама Германия, ни Россия/СССР не имели никакого отношения) поставили СССР и Германию в безвыходное положение: на тех рынках, которые им оставили и которые еще пришлось создавать, две современные технологические зоны существовать не могли. Как решались эти проблемы Германией, уже не так важно; важно, что сама необходимость их решать была поставлена перед этой страной державами-победительницами (Великобританией и США в первую очередь). И после этого война была неизбежна – о чем, кстати, неоднократно писали эксперты в 20-е годы.

Все остальные рассуждения по вопросу о виновных по большому счету являются спекуляциями, поскольку что-то изменить уже было невозможно: нужно либо соглашаться на провинциализацию своей страны и отказ от какой бы то ни было серьезной роли в мире (и от промышленности и науки тоже), либо – драться. А с точки зрения изложенной выше концепции технологических зон можно смело сказать, что новая война по итогам той структуры мира, которая возникла после Парижской конференции, была неизбежна, причем инициатором ее должна была неизбежно выступить Германия.

Поскольку именно экономические процессы лежат в основе политики, именно они определили судьбу мира в середине ХХ в. И в том, что передел рынков был неизбежен, ничьей вины нет, это объективное развитие экономической модели. А вот то, что этот передел был осуществлен в виде (пока?) самой кровопролитной в истории войны и что ее инициатором стала Германия, виновны те, кто и писал условия Парижского мира: США, Великобритания и Франция.

Есть, правда, один очень интересный вопрос: а почему СССР и Германия не объединились в рамках построения единой технологической зоны? Ведь на среднем уровне государственного управления были определенные попытки двигаться в этом направлении? Ответ на этот вопрос, как это ни удивительно, тот же самый, что и на вопрос о том, почему в античном мире удалось резко повысить производительность труда за счет несистемного источника богатств, а в Испании или Священной Римской империи – нет. И сейчас настало время дать ответ на этот вопрос.

В начале этой главы имеет смысл описать еще одну крайне интересную идею, история которой началась еще в 60-е годы, но продлилась довольно долго; собственно говоря, в России представители этой идеи до сих пор есть в истеблишменте. Можно упомянуть недавно умершего Примакова, но и лично Путин вырос под сенью этой идеи, хотя никогда к числу ее разработчиков не принадлежал. Построена эта идея была на той простой мысли, что капитализм и социализм, т. е. базовые идеологии двух оставшихся на тот момент в мире технологических зон, имеют как очевидные позитивные, так и не менее явные негативные стороны.

Главной проблемой капитализма, как понятно, были вопросы социальной политики. А вот социализм, блестяще решив проблемы социальные (хотя к концу 70-х годов они уже снова стали о себе напоминать), столкнулся с другой бедой: большими проблемами с поддержкой лично активных граждан. В результате, кстати, последние чуть позже активно поддержали разрушителей СССР, даже ценой полной ликвидации той экологической ниши, в которой они находились (например, научная и творческая интеллигенция). И вот появилась идея, получившая название «конвергенции», которая была направлена на создание объединенного социалистическо-капиталистического общества, которое бы объединяло позитивные стороны обеих систем и, соответственно, было бы свободно от их недостатков.

Эту идею поддерживали крупные теоретики с обеих сторон (в США достаточно упомянуть Гэлбрайта-старшего), но, не вдаваясь в детали, которые все-таки не являются необходимым элементом настоящей книги, они потерпели полное фиаско.

В начале 2000-х годов эту идею на новой основе (с учетом уже начинающегося в США кризиса) хотел предложить миру Путин, однако тут не удалось достигнуть даже результатов 60-х годов.

Эти неудачи, как будет видно ниже, не случайны, они носят тот же характер, что и проблемы невозможности взаимодействия СССР и Германии в 30-е годы и невозможность в эпоху раннего феодализма организовать преемственность с античным обществом. И понимание этих моментов даст возможность уже в этой главе обозначить причины, по которой империи Габсбургов не удалось на примерно одинаковом ресурсе сделать то, что получилось у античного Рима. А для читателя этой книги, как и для автора, эта тема принципиально важна еще и тем, что без нее невозможно будет объяснить проблему выхода из последнего ПЭК-кризиса, начавшегося в 2008 г. И хотя формально содержание этой главы имеет не совсем прямое отношение к экономике, по итогам станет понятно, что с точки зрения формирования экономической истории человечества оно играет самую принципиальную роль.

Итак, чем же отличались СССР и США с точки зрения экономической модели, почему СССР, который явно уступал США чисто экономически (хотя бы по причине того, что Американская технологическая зона была существенно больше Советской), чуть не выиграл противостояние двух систем? Почему это противостояние было таким жестким? Какую роль играют смыслы, которые формируют поведение участников экономического процесса, насколько ими можно управлять или принципиально их менять? Например, почему в Российской империи XIX в. не создали собственных источников капитала, как решил соответствующую проблему Сталин?

Все эти примеры направлены, в общем, на одно – чтобы показать, что системы смыслов, которые вкладываются подчас в одни и те же слова, могут существенно различаться. И что сейчас у нас нет сколько-нибудь устойчивой системы таких смыслов, поскольку старые мы, в общем, почти утеряли, а с новыми, западными, тоже возникают проблемы, которые мы ниже еще перечислим.

Начнем мы с ситуации последних лет в нашей стране, поскольку она очень показательна. Что-то принципиально изменилось в ней к середине 80-х годов, но что? Система смыслов (или, менее точно, но более понятно, система ценностей), в том числе и под действием западной пропаганды, существенно изменилась, ее дрейф в сторону Запада был очевиден. Отметим еще раз, что термин «система ценностей» не совсем точно отражает ситуацию, но пока, до тех пор, пока не даны точные определения, его достаточно удобно использовать, он вызывает наиболее адекватные ассоциации.

При этом соответствующие механизмы защиты отечественной системы ценностей, наоборот, сильно ослабли. Именно к этому времени появляются знаменательные выражения типа «человек умеет жить», «неприлично задавать вопрос, откуда у людей деньги» и т. д. Но ведь такой дрейф произошел далеко не случайно – люди явно ощущали, что с конца 70-х годов «старая», отечественная система ценностей явно не давала возможности столь же быстрого развития, как раньше. Пресловутый застой не был пропагандистской уткой, хотя только сейчас мы понимаем, как же хорошо было в рамках этого застоя жить.

Но ощущения, что в рамках устоявшихся правил жить дальше невозможно, не исчезали, а изменение правил возможно только вместе с изменением системы ценностей, которая эти правила ограничивает. И в этот момент настойчивые требования значительной части населения были подкреплены пропагандой системы ценностей западной, главным качеством которой (в соответствии с доступными рекламными материалами) была как раз адекватная оценка личных качеств человека. С учетом того, что традиционная советская система ценностей как раз в этом месте явно давала сбой, уклоняясь в сторону ценностей коллективистских, удар пришелся в одно из самых слабых мест. И страна сначала начала обсуждать, а потом и прямо действовать в части изменения системы управления государством – в направлении развития новой системы ценностей.