– Еще бы нет! – возмутился я. – С чего бы все эти повреждения умышленные? Вы это сначала докажите!
– Доказывают не здесь. Доказывают в суде старейшин. Да, парень, теперь ты влип крепко. Суда тебе не избежать.
Если бы он просто пугал меня, я бы не взбеленился. Но вижу: не пугает. Суд старейшин – это плохо. Во всех округах туда подбирают самых заскорузлых пеньков, и пощады от них не жди.
– А кстати, – говорит дежурный, – тебе уже исполнилось четырнадцать?
– Не знаю, – отвечаю я, понимая, куда он клонит. – Нет, наверное.
– Вот тут написано, что уже исполнилось. Поздравляю, ты уже взрослый. Значит, правило «не больше сорока девяти ударов» на тебя не распространяется. Осознал?
Еще бы не осознать. Не только исполосуют всю задницу и спину в придачу, но светит мне и каторга, года три, не меньше. Если совсем не повезет, то на границе с Дурными землями среди уродов.
Тут я просто решил молчать. Вижу: давить на жалость бесполезно, а спорить незачем. Послушаю, что еще плешивый скажет, а пока изображу покорность судьбе.
А плешивый сказал:
– Да знаешь ли ты, дурья твоя голова, во что ты врезался на угнанной повозке?
Молчу.
– Отвечай, когда спрашивают!
– Не знаю, – говорю. – Вроде в столб какой-то. Или он обелиск?
– Этот обелиск, олух ты этакий, есть не что иное, как часть носовой надстройки «Землянина», бесценная реликвия народа Зяби! О «Землянине» ты, надеюсь, слыхал?
Я мысленно увеличил срок моей каторги с трех до пяти лет. Кто не слыхал о «Землянине»! Этот корабль доставил первых поселенцев на Зябь, только было это чуть ли не до Потопа. Не то десять тысяч лет назад, не то все пятнадцать. Жуткие цифры. Всякий нормальный человек поморгает, увидев их, и не поймет, для чего они нужны, такие большие. На Зяби редко найдешь человека, умеющего считать хотя бы до ста.
Но о «Землянине» знает каждый. И о столбовидной реликвии, наверное, тоже. Главное, ведь я и сам когда-то знал, что она стоит в Земноводске, знал, да забыл. У меня голова вообще так устроена, что нужное в ней застревает надолго, а на ненужное я плевать хотел. Тем более во время быстрой езды, и особенно когда слоны так и суются под колеса.
Вижу: плохи мои дела. Сейчас этот плешивый отправит меня в камеру – и сиди там на баланде из брюквы, дожидайся суда старейшин. Ну да авось что-нибудь придумаю…
Пока что думали за меня. Наручники сняли. Камера оказалась на удивление – и просторная, и не душная, и персональная. На одного. Койка всего одна – значит точно одиночка. Чудеса. Это что же, я в местной тюрьме единственный задержанный, что ли? Вот уж вряд ли: Земноводск, конечно, не столица, но все же большой город, и народу в нем толчется достаточно, а где народ, там и покоенарушения. Версию насчет того, что я настолько важная персона, что достоин отдельной камеры, я даже не стал рассматривать. Что же тогда? Наверное, случайность…
Окошко было высоко, а когда, подтащив койку, я все-таки до него дотянулся, оказалось, что оно мне не в помощь: прутья железные и толстые, такие за сто лет не расшатаешь. Да и не было за окном ничего особо притягательного – внутренний дворик тюрьмы. Я так и знал.
Второй раз я удивился, когда надзиратель принес мне поесть. Баланда оказалась первый сорт, меня ни в одном воспитательном доме так сытно не кормили, не говоря уже о тюрьмах. С мясом баланда – ух! Наверное, с искусственным, но я все равно съел все дочиста и миску вылизал. Чуток вздремнул и стал скучать.
Один раз арестантов вывели на прогулку во внутренний дворик, и я посмотрел на них сквозь решетку. Меня не вывели. Другой раз где-то на улице отвратно заорал слон, и я решил, что кто-нибудь его все-таки переехал. Мне почему-то казалось, что это тот самый слон, из-за которого я здесь сижу. Так ему и надо. В сумерках на церковной звоннице застучали в рельс – созывали прихожан на вечернюю службу. А больше никаких развлечений не было до самого утра, если не считать клопов в тюфяке. Клопы, конечно, были, как же без них. Притом голодные. Клоп по доброй воле морить себя голодом не станет и, как всякая скотинка, пище рад, а в эту камеру, видать, давно никого не сажали.
Для кого же ее берегли?
А когда наутро, весь в укусах и расчесах, я предстал уже не перед дежурным полицейским, а ни много ни мало перед начальником участка, то оказалось, что все-таки для меня. Начальник был пузат и строг. От строгости он надувался еще больше. На его китель пошло столько материи, что мне хватило бы завернуться в нее три раза и еще место осталось бы.
– Цезарь Спица? – вопросил он с каким-то клокотанием изнутри. Знамо дело, когда у человека такой объем, внутри что хочешь поместится, так что клокотать там есть чему.
Я подтвердил: Цезарь, мол. Спица. На жалость уже не давил: раз этот номер не прошел вчера, то не пройдет и сегодня.
Он оглядел меня сверху донизу, выразил на толстой морде великое сомнение и обратился к дежурному – не вчерашнему плешивому, а уже другому:
– Телеграмма из Пупырей пришла?
– Так точно, пришла. Приказано незамедлительно этапировать этого, – кивок в мою сторону, – в столицу. Признан годным.
– Я так и знал! – И начальник аж воссиял весь от своей догадливости, как начищенный таз на солнце, хотя всякому было видно: ни черта он не знал. – Раз незамедлительно, то сегодня же и этапируем. Пиши сопроводительную.
Дежурный так и пошел строчить, а я стою смиренно, моргаю и даже не думаю, как бы удрать, потому что на меня снова надели браслеты, а в них пускаться в бега несподручно, я уже пробовал. Стою и размышляю: к чему это я признан годным? И зачем я понадобился в столице? Там и без меня людей хватает. Там вообще много чего есть, имеется даже космодром, в смысле, луг, который считается космодромом и на который изредка садится торговый корабль, прошлой осенью он, кстати, прилетал, а в обычное время на том лугу пасется скот. И конечно, верховная власть Зяби, Совет архистарейшин, тоже обретается в Пупырях…
Что-то мне это не понравилось. Взял, да и спросил прямо:
– Зачем в столицу-то?
Пузатый на меня ноль внимания. Взял у дежурного бумагу, обмакнул перо в чернильницу и расписался. Открыл деревянный ящичек, достал печать, подышал на нее, примерился и шлепнул. Готово. Решил мою судьбу.
Это он так думал. Согласен ли с ним я, его не интересовало, а зря. По-моему, моя судьба – слишком ценная штука, чтобы решал ее кто-то другой. Я всегда держался этого мнения. Этап, значит? Тем лучше. Дознаюсь, зачем меня везут в столицу, и, если не понравится, дам тягу. С этапа не убегал только ленивый, а лень – это порок, об этом мне в разных воспитательных домах все уши прожужжали.
Я запомнил.
Глава 5. Ипат Шкворень, фермер
– Эй, ушастые! А ну, марш в загон! Давай-давай!..
Хлопнул бич. Но вот странность: Ипат Шкворень не держал в руках никакого бича. Откуда же хлопок?.. Но кенгуролики тяжеловесно заскакали по направлению к воротам загона. Набив животы на пастбище, они были настроены благодушно и слушались хозяина сразу. Им, сытым канальям, было просто лень проявлять норов.