Выдох - читать онлайн книгу. Автор: Тед Чан cтр.№ 59

Сабе остановился и повернулся к Джиджинги.

– Бумага не может решить вопрос родства. Ты писец, потому что Майшо из клана Куанде предупредил меня о мальчишках из миссионерской школы. Майшо не помогал бы нам, если бы не наш общий отец. Твое положение и есть доказательство близости наших кланов, но ты об этом забываешь. Ты ищешь на бумаге то, что и так должен знать, вот здесь. – Сабе постучал Джиджинги по груди. – Ты так долго смотрел на бумагу, что забыл, каково это – быть тиви?

Джиджинги открыл было рот, чтобы возразить, но понял, что Сабе прав. Обучаясь письму, он начал думать как европеец. Начал доверять написанному на бумаге больше, чем словам людей, а это было не в обычаях тиви.

Оценочный отчет европейцев был vough; он был строгим и точным, но для решения вопроса этого недостаточно. Выбор клана для объединения должен был быть верным для общины; должен был быть mimi. Только старейшины могли определить, что есть mimi; их обязанностью было решать, что будет лучше для клана Шангев. Просить Сабе довериться бумаге было равносильно просьбе поступить вопреки тому, что он считал верным.

– Ты прав, Сабе, – сказал Джиджинги. – Прости меня. Ты старейшина, и я заблуждался, предположив, что бумага может знать больше тебя.

Сабе кивнул и снова тронулся в путь.

– Ты можешь поступать, как пожелаешь, но, думаю, показав эту бумагу остальным, ты принесешь больше вреда, чем пользы.

Джиджинги задумался. Без сомнения, старейшины с западных ферм скажут, что оценочный отчет подкрепляет их мнение, и это затянет спор, который и так уже длится слишком долго. Более того, это подтолкнет тиви считать бумагу источником истины, станет очередным ручейком, размывающим старые традиции. Джиджинги не видел в этом ничего хорошего.

– Согласен, – сказал он. – Я больше никому ее не покажу.

Сабе кивнул.

Джиджинги вернулся в свою хижину, размышляя о случившемся. Он не ходил в миссионерскую школу, но все равно начал думать как европеец; привыкнув писать в своих тетрадях, он, сам того не подозревая, перестал уважать старейшин. Он признавал, что письмо помогло ему мыслить более четко, но это не повод верить бумаге, а не людям.

Будучи писцом, он записывал решения Сабе на суде клана в книге. Но ему не требовалось вести другие тетради, те, в которых он записывал свои мысли. Он использует их в качестве растопки для кухонного очага.

* * *

Обычно мы так не думаем, но письменность – это технология, а значит, мыслительный процесс грамотного человека зависит от технологий. Став жадными читателями, мы также стали когнитивными киборгами, и это привело к серьезным последствиям.

Прежде чем культура начнет использовать письменность, пока знания передаются исключительно в устной речи, она может с легкостью править собственную историю. Непреднамеренно, но неизбежно; по всему миру барды и гриоты подгоняют материал под своих слушателей – и тем самым постепенно приспособляют прошлое под нужды настоящего. Идея о том, что отчеты о прошлом не должны меняться, есть продукт преклонения грамотных культур перед письменным словом. Антропологи скажут вам, что словесные культуры понимают прошлое иначе; для них история не должна быть точной, она должна подтверждать представление сообщества о самом себе. Поэтому нельзя говорить, что их истории ненадежны; их истории выполняют свое предназначение.

Каждый из нас представляет собой личную словесную культуру. Мы переписываем наше прошлое для своих целей и подкрепляем историю, которую рассказываем о себе. Мы все с нашими воспоминаниями виновны в виггистской интерпретации наших личных историй и видим в себе бывших шаги к блистательным себе настоящим.

Однако та эра подходит к концу. «Ремем» – лишь первый из нового поколения протезов памяти, и, по мере роста популярности этой продукции, мы станем заменять наши податливые органические воспоминания совершенными цифровыми архивами. У нас будут записи того, что мы делали на самом деле, а не истории, сложившиеся в результате многочисленных повторений. В своем сознании каждый из нас превратится из словесной культуры в культуру письменную.

Я вполне могу заявить, что письменные культуры состоятельней словесных, но моя предвзятость очевидна, ведь я пишу эти слова, а не говорю их вам. Поэтому я скажу, что мне проще оценить преимущества грамотности и сложнее осознать, чего она нам стоила. Грамотность побуждает культуру придавать большее значение документации и меньшее – личному опыту, и в целом, на мой взгляд, преимущества перевешивают недостатки. Письменные свидетельства подвержены всевозможным ошибкам, и их интерпретация может быть разной, но слова на бумаге хотя бы остаются неизменными, и в этом их большое достоинство.

Когда дело касается личных воспоминаний, я оказываюсь по ту сторону границы. Как человек, чья личность построена на органической памяти, я боюсь перспективы лишиться субъективности наших воспоминаний о событиях. Прежде я думал, что возможность рассказывать о себе истории ценна для людей – ценна в личностном плане, а не в культурном, – но я продукт своего времени, а времена меняются. Мы не можем предотвратить переход на цифровую память, точно так же, как словесные культуры не могут остановить наступление письменности. Мне лишь остается искать в этом что-то хорошее.

И, думаю, я нашел истинное достоинство цифровой памяти. Суть не в том, чтобы доказать свою правоту, а в том, чтобы признать свое заблуждение.

Все мы заблуждались по различным поводам, все были жестокими и лгали – и забыли большинство таких случаев. И это означает, что в действительности мы не знаем самих себя. О какой личной проницательности может идти речь, если я не могу доверять собственной памяти? А вы можете? Вероятно, вы думаете, что, пускай ваша память и небезупречна, вам никогда не доводилось участвовать в ревизионизме такого масштаба, в каком оказался замешан я. Но я тоже был в этом уверен – и ошибался. Вы можете сказать: «Знаю, я не идеал. Я совершал ошибки». Я же отвечу, что вы совершили больше ошибок, чем полагаете, что некоторые из ключевых представлений, на которых зиждется ваше представление о самих себе, – ложь. Поработайте с «Ремемом» – и сами убедитесь.

Однако я рекомендую «Ремем» не ради позорных напоминаний о вашем прошлом, а ради того, чтобы они не потребовались вам в будущем. Органическая память позволила мне сочинить приукрашенную историю о моих родительских талантах, но, перейдя на память цифровую, я надеюсь не дать этому повториться. Я не услышу правду о своем поведении от другого человека и не стану защищаться; эта правда не станет личным шоком и не заставит меня пересмотреть свои взгляды. С «Ремемом», который предоставляет только неприкрашенные факты, мое представление о самом себе никогда не отклонится далеко от истины.

С цифровой памятью мы по-прежнему будем рассказывать истории о себе. Как я уже говорил, мы сделаны из историй, и этого не изменишь. Однако цифровая память превратит эти истории из басен, выпячивающих наши лучшие поступки и замалчивающих худшие, в рассказы, которые, я надеюсь, будут подтверждать наше несовершенство и сделают нас более терпимыми к чужим недостаткам.