* * *
Известия о блокаде «Василеостровской» достигли ушей Ивана на следующий день. К этому времени заговорщики собрались на Сенной, в снятой на время гостиничной комнате. Дороговато, но уединение важнее.
«Садовая-Сенная-Спасская» не выдает Альянсу преступников.
А если хорошенько заплатить, то «Садовая-Спасская» дает возможность преступникам даже сделать один телефонный звонок.
– У аппарата.
Иван медленно сказал:
– Что это значит, генерал?
– Я просил тебя не убивать Орлова, – сказал Мемов. Голос был усталый. – Зачем?
– Что? – Иван замолчал. Вот как все повернулось.
– Никаких переговоров не будет, Иван. Ты убийца и террорист, а с убийцами и террористами переговоров мы не ведем. Как и с военными преступниками. И если честно… – Генерал помолчал. – Ты меня сильно разочаровал, Иван.
* * *
– «Василеостровская» на самообеспечении протянет примерно месяц, – сказал профессор, когда все собрались. – То есть продукты у наших есть на месяц-полтора, это стандартно. Существует неприкосновенный запас консервов на случай затопления туннелей. Есть запасы карбида и сухого спирта для ламп и готовки еды – правда, думаю за время войны с Восстанием они несколько уменьшились… Что еще? Питьевая вода в баках – есть. Основная проблема, как понимаю – свет. Аккумуляторов хватит от силы на неделю. А без электрического освещения погибнут общинные плантации. Уменьшение рациона. Анемия. Болезни. Цинга. Сложная, в общем, ситуация.
– Да уж. – Убер почесал затылок. Миша сидел потерянный.
«Таня, – подумал Иван. – Таня. Я все испортил».
– Черт! – Иван мотанул головой, прошелся по комнате туда и обратно. Перед ним расступались.
Развернувшись, со всей дури хлопнул ладонью по столу. Ай! Кости обожгло. Боль была яркая и жестокая, она провентилировала голову, словно мощным воздушным потоком. Иван остановился. Сел на койку. «Так, криками горю не поможешь. Думай».
– Иван!
– Ничего, – буркнул он, – Ничего. Все в порядке.
Он лег на койку лицом к стене. «Думай, Иван. Думай». «Василеостровской» нужен свет.
Где взять электричество?
«Где, мать вашу за ногу, мне взять электричество?!»
* * *
Чтобы сэкономить патроны, они теперь снимали койки в дешевой гостинице на «Садовой». Комнат как таковых здесь не было, спальные места отделялись друг от друга занавесками грязно-бежевого цвета. И, что интересно, занавески иногда даже стирали. Иван лежал на койке и изучал фактуру ткани. Ниточку за ниточкой, каждое переплетение. И так час за часом. Вставал редко, только по нужде или попить воды.
Почти ничего не ел. Друзья пытались его расшевелить, но натолкнувшись на глухую стену молчания, решили подождать.
«Ты избегаешь своей судьбы». Лахезис.
«Когда ты пойдешь туда… а ты все равно пойдешь». Энигма.
Прошел день. Другой.
На третий день Иван явился к завтраку чисто выбритым и аккуратно одетым. Уберфюрер и Миша посмотрели на него с удивлением. Водяник даже чаем поперхнулся.
– Вы что-то задумали, Ваня? – спросил профессор, откашлявшись.
Иван кивнул. Может, это дохлый шанс. Может, вообще никакой…
Но это шанс.
– Есть хочу, – сказал он. – Кстати, Проф. – Иван подгреб к себе тарелку и зачерпнул ложкой суп. – А скажите-ка мне: что вы знаете про атомные станции?
Часть III
Радиоактивный блюз
С пятницы лабаю этот блюз
То держусь то сука снова нажрусь
Сколько лет я бьюсь и бьюсь об эти стены головой —
Они все уже соленые на вкус
И каждый бармен сука знает секрет
Только выйдешь блин опять трех дней нет
Почему ж я чебурашка, почему не дартаньян
И зачем мне этот чертов кастет?
[5]
Глава 15
Техноложка
Волна смывает песок, убегает в пене. С легким плеском снова набегает. В песке, наполовину закопанная, торчит противогазная маска с хоботом; если подойти ближе, видно край капюшона, стянутого вокруг маски. Коричневая резина. Круглые окуляры. За ними – чернота.
Если заглянуть – там виден пустой берег и серое облачное небо.
Радиоактивное небо после ядерной войны. В круглых окулярах сменяются день и ночь, мало чем отличаясь друг от друга, набегает волна, другая – они уходят, а маска остается. Это была надежда. Человек пытался выжить.
Он вышел на берег в защитном обрезиненном плаще и таких же чулках, с капюшоном, плотно затянутым шнурком вокруг противогазной маски. Набегает волна.
Теперь он здесь, торчит из воды. Вокруг сменяются дни и годы. Мертвый противогаз смотрит на это и молчит. Смерть все равно нас настигнет, рано или поздно.
Как умирал этот человек, Федор не хотел знать. Он вынул короткую лопатку, опустился на колени рядом. Набежала волна, овеяла холодом. Крик чайки – режущий, пронзительный. Не чайки, конечно. А нынешних хозяев мира.
Федор втыкает лопатку в песок. Руками в резиновых двупалых перчатках берется за маску – там, где примерно должны быть уши. С усилием погружает пальцы в песок. Давай, старик. Песок мокрый и плотный, когда он жмет, песок белеет, точно он отжмает из него воду.
– Здравствуй, солдат, – говорит Федор.
Голос в шорохе волн звучит инопланетно, словно из другого мира. Так в общем-то и есть.
Люди больше не хозяева здесь.
Старик поднимает голову, смотрит, щурясь, на море. Морщащаяся серая гладь. Там, вдали, у самого горизонта, полоса тумана розовеет. Старик качает головой, щурится. На нем респиратор, он дышит сквозь него, уже не обращая на это внимания. Иногда старик вообще не помнит, когда ходил без намордника. Только дома. Внутри.
Солнце медлленно встает. Легкий ветер развевает волосы старика. Раньше такой ветер означал смерть – сразу после войны, он нес рентгены и радиоактивную пыль. Теперь он несет свежесть нового мира.
Ничто никогда не заканчивается. Солнце выползает медленно и плавно, как распускающийся на горизонте атомный гриб. Сейчас закаты уже не те, а сразу после войны они были очуменно красивые – из-за сажи и пыли, выброшенных в атмосферу взрывами.
Старик качает головой, смотрит. Глазам уже больно, но он терпит. Когда солнце заливает горизонт кровью, старик опускает взгляд. Набегает волна. Руки его наполовину в песке, он нажимает… Мягко, не торопясь, еще. Песок отжимается, белеет, снова наполняется водой. Старик сгибает пальцы – они нащупывают что-то твердое… что-то резиновое. Наконец-то. Старик выдыхает и начинает тянуть.