Владимир Набоков. Русские романы - читать онлайн книгу. Автор: Нора Букс cтр.№ 23

3

В романе «Машенька» все женские образы связаны с цветочным кодом. Хозяйка пансиона, госпожа Дорн (по-немецки – шип) – пародийная деталь увядшей розы. Госпожа Дорн – вдова (шип в цветочной символике – знак печали), «женщина маленькая, глуховатая», т. е. уже глуха к песням соловья. Внешне она похожа на засохший цветок, ее рука «легкая, как блеклый лист», или «морщинистая рука, как сухой лист…» Она держала «громадную ложку в крохотной увядшей руке».

Любовница Ганина Людмила, чей образ отмечен манерностью и претенциозностью, «влачила за собой ложь… изысканных чувств, орхидей каких-то, которые она как будто страстно любит…» ^[149] В романе цветок орхидеи – эмблема «изысканных чувств» – является пародийной аллюзией на подобное его воплощение в поэзии начала века. Конкретным адресатом может быть стихотворение К. Бальмонта «Орхидея».

У Набокова находим сниженное воспроизведение той же сцены с Людмилой: «И тоскуя и стыдясь, он чувствовал, как бессмысленная нежность… заставляет его прижиматься без страсти к пурпурной резине ее поддающихся губ, но нежностью этой не был заглушен спокойный насмешливый голос, ему советовавший: “А что, мол, если сейчас отшвырнуть ее”».

«Орхидея» К. Бальмонта вошла в сборник «Птицы в воздухе», в котором отразились впечатления поэта от путешествия в Мексику. На ту же тему им написана книга очерков «Змеиные цветы». Одним из поэтов, в чьих стихах «цвело» немало экзотических цветов и растений, был В. Брюсов. Отсылки к нему присутствуют в романе. «Его (Ганина. – Н.Б.) тяготила томная темнота… блеск луны на лопастях магнолий». Сравним у Брюсова:

Образы птиц и цветов, максимально экзотично представленные в поэзии начала прошлого века, воспроизводятся у Набокова с лирической простотой, которая и обеспечивает их обновление. Этот прием оговорен автором в романе «Дар»: «…обедневшие некогда слова, вроде “роза”, совершив полный круг жизни, получали теперь в стихах как бы неожиданную свежесть…»

Образ Клары связан с цветами апельсинового дерева, знаком девственности, и в контексте цветочного символа прочитывается как аллюзия на стихотворение В. Брюсова «Мечты о померкшем».

Каждое утро, идя на работу, Клара покупает «у радушной торговки… апельсины». В финале романа, на вечеринке, она «в неизменном своем черном платье, томная, раскрасневшаяся от дешевого апельсинового ликера». Черное платье понимается как траур по несостоявшемуся женскому счастью, т. е. служит пародийным знаком вечной женственности. Черный наряд героини контрастирует с ее именем: Клара. Clarus (лат.) – светлый.

Связанный с символикой цветов мотив запаха в романе приобретает смысл характеристики персонажей. Так, в комнате у Клары «пахло хорошими духами». У Людмилы «запах духов, в котором было что-то неопрятное, несвежее, пожилое, хотя ей самой было всего двадцать пять лет». Ни Клара, ни Людмила не увлекают Ганина, хотя обе влюблены в него. Романная ситуация вновь отзывается в стихотворении А. Фета:

Запашок Алферова, души поистершейся, утратившей свежесть, подобен запаху Людмилы. «Алферов шумно вздохнул; хлынул теплый, вялый запашок не совсем здорового, пожилого мужчины. Есть что-то грустное в таком запашке».

Исследователи отмечали, что обитатели русского Берлина в романе «Машенька» воспроизведены как обитатели мира теней. И не случайно. Эмигрантский мир у Набокова содержит отсылку к «Аду» в «Божественной комедии» Данте (подробнее об отсылке к Данте см. ниже). Это закреплено и в запахах. Приведу два примера. В полицейском управлении, куда эмигранты приходят за визой на выезд, «очередь, давка, чье-то гнилое дыхание», – ситуация подобна картине переправы через Ахерон у Данте.

Прощальное письмо Людмилы Ганин разорвал и «скинул с подоконника в бездну, откуда веяло запахом угля».

С образом Людмилы связан и вариант профанации запаха как признака души. Получая ее письмо, герой замечает, что «конверт был крепко надушен, и Ганин мельком подумал, что надушить письмо – то же, что опрыскать духами сапоги для того, чтобы перейти через улицу». Сравнение Ганина пародийно воспроизводит научное название цветка из семейства орхидей (цветка-знака Людмилы) – Sabot de Venus (Сабо Венеры).

Запахи и звуки оживляют пространство «Машеньки». Симптоматично, что первая сцена романа происходит в темноте; знаками проявления жизни, начала действия становятся звуки и запахи. Ганин отмечает у Алферова «бойкий и докучливый голос», и последний узнает его по звуку, чья национальная опознаваемость обретает гротескный смысл. Алферов говорит: «Вечером, слышу, за стеной вы прокашлялись, и сразу по звуку кашля решил: земляк».

Мотив звуков в романе восходит к образу соловья. Ганин и Алферов оказываются соперниками и обнаруживают сходные «птичьи» черты. Алферов «сахаристо посвистывал», у него «маслом смазанный тенорок». Ганин по ночам слышит, как тот поет от счастья. Пение его: «…голос Алферова смешивался с гулом поездов, а потом снова всплывал: ту-у-у, ту-ту, ту-у-у» – звуковая пародийная отсылка к песне соловья в «Пасторальной», шестой симфонии Бетховена. В первой же сцене романа оба соперника, как две птицы, оказываются запертыми в «клетке» остановившегося лифта. На вопрос Ганина: «Чем вы были в прошлом?» – Алферов отвечает: «Не помню. Разве можно помнить, чем был в прошлой жизни, – быть может, устрицей или, скажем, птицей…»

Так же как женские образы в романе маркированы цветочной символикой, мужские обнаруживают связь с певчими птицами. В облике этих персонажей в первую очередь выделен голос. О поэте Подтягине говорится: «У него был необыкновенно приятный голос, тихий, без всяких повышений, звук мягкий и матовый». Звук голоса отражает характер поэтического дарования Подтягина, эпитет «матовый» отсылает к его стихам-картинкам, печатавшимся в журналах о живописи (см. приведенную выше цитату).