Добровольцы - читать онлайн книгу. Автор: Николай Раевский cтр.№ 32

14 июня. Новое осложнение. «Государственная тайна» С.В. Резниченко сегодня уже оглашена в «Presse du Soir» (разговор «Ц.О.К.» ^[73] с графом де-Шамбреном). Сербия отказалась принять дальнейшие партии русских. Говорят, что это результат интриги князя Львова, Милюкова и К°, добивающихся ухода Врангеля и Кутепова. Неизбежно резкое понижение настроений и, значит, новая трудная работа для нас. Думаю повести словесную атаку на всю группу учредиловцев, пользуясь, как материалом, «Историей второй русской революции» Милюкова и «Русским опытом» Рысса.

15 июня. Вечером был в штакоре у полковника Сорокина (меня просили в экстренных случаях заходить в штакор и выяснять обстановку). Сорокин разрешил сделать в лагере заявление о том, что в штабе корпуса имеются письма генерала Врангеля за более поздние числа, чем «Presse du Soir». Каких-либо отмен ранее сделанных распоряжений или указаний на новые затруднения там нет. «Поэтому штакор считает заявление графа Ш. очередной французской провокацией».

Это часть официальная, а неофициально известно, что Сербия требует раньше, чем принять нас, финансовых гарантий и без этого, действительно, отказывается пускать новые партии. Кроме того, судя по намекам «Нового времени», казаки, принятые в Сербию, ведут себя безобразно и совершенно испортили первое хорошее впечатление. Во всяком случае, дело с переездом, к сожалению, откладывается в долгий ящик.

Немедленно по окончании разговора отправился в лагерь читать обзор французской печати. Жарко страшно, но жары я не боюсь, вот зима, действительно, страшное дело. Видел около лагеря своеобразную картинку нашего галлиполийского быта. Компания офицеров и солдат косит пшеницу. Совсем это необычно, но ничего страшного нет. Один здоровый, загорелый офицер-корниловец в рубашке-безрукавке так ловко орудует косой, что, вероятно, и прежде этим делом немало занимался. Другой косарь с офицерской кокардой разделся до пояса. Спина у него цвета бронзы.

Мне кажется, что если бы в свободное от занятий время от всех частей посылали на работы, ничего бы в этом скверного не было. Цикады звенят, какие-то огромные, красные, прямокрылые десятками вырываются из-под ног и с громким шумом несутся по воздуху.

«Сеанс» был очень неудачен. Вновь привлеченные лекторы, вольноопределяющиеся – дроздовцы Г. и К., читали длинно, нудно и без малейшего подъема. Чтобы хоть немного оживить публику, я принужден был экспромтом превратить свой доклад в полуюмористический фельетон. Рассказ о том, как «совпосол» Кудиш получал (Si non e vero…) визу в штабе Врангеля, вызвал хохот. В общем, необходимо привлекать лекторов из города. Иначе «У.Г.» в лагере начнет чахнуть. Вечером пошел в дроздовское Офицерское собрание, где все заняты лото, и истратил 25 пиастров из числа полученных за доклад сорока.

16 июня. Ночевал в лагере. Встал так рано, как никогда в Галлиполи – в 6 часов. В полном déshabillé вышел из палатки (дамы спят). Раннее утро, но чувствуется знойный день впереди. Небо так и горит розовым огнем. Пахнет зреющей пшеницей. Вспомнились такие же утра на Украине в 1919 году, и в первый раз после отъезда из России меня потянуло в поход. Захотелось не теоретического «продолжения борьбы», а именно вот сейчас, по холодку, выступить в поход. И в первый раз после того, как возле Ново-Алексеевки меня едва не захватила конница Буденного, мысль о том, что снова затрещат пулеметы и зашуршат в воздухе пули, не вызвала у меня предательского холодка.

На «Херсоне» мне казалось, что больше под огонь я пойти не смогу, но, видно, война – тот же кокаин…

Помечтав о походе, уселся в одних пижамных брюках и босиком около палатки и начал готовиться к сегодняшней лекции по радио. Когда возвращался в город (около 8), было уже совсем жарко. Мои слушатели окончательно изведены моей настойчивостью и искренне сочувствуют мне заполучить по крайней мере дизентерию. Впрочем, курсы подходят к концу.

17 июня. Ходил в санаторию навестить полковника Е. У него, бедняги, зимой начался бронхит, потом перешедший, благодаря плохому питанию, в туберкулез… Сейчас легкие якобы рубцуются, но так ли это?

В санатории хорошо. Бараки расположены в лощинке, укрытой от ветров, у самого берега моря. Чисто, уютно. Напоминает «добрую старую» Германскую войну. Население санатории щеголяет в трусиках и в халатах, надетых на голое тело. Кто в туфлях, кто просто босиком. Ловят крабов среди прибрежных камней, греются на солнце и болтают об авиации, Игоре Северянине и о многом другом. Белеют деревни на Азиатском берегу Дарданелл, чуть виднеются в голубом тумане острова Мраморного моря. У меня щемит сердце – только здесь, на чужбине, нашли русские люди то внимательное, любовное отношение, которого они так и не видели у себя дома. Когда смотрю на галлиполийские лазареты, мне всегда думается, что, не будь русские лазареты (во время Гражданской войны) в три раза хуже, сколько бы мы, все-таки, сохранили хороших людей.

Е. сильно волнует «Голос галлиполийца» ^[74]. Письмо, действительно, в высшей степени нелепо – особенно в части, где говорится о ненужности строевого обучения.

18 июня. Сегодня во время очередной моей лекции явился начальник школы (он бывает теперь почти каждый день) и объявил, что я, как и прочие лекторы, зачислен на двойной паек. Признаться сказать, у нас заводятся совсем «кремлевские» порядки. Получил еще одно письмо от профессора В. Мне неловко, что я не ответил на первое – профессор, видимо, принял близкое участие в моей судьбе и все хочет меня устроить. Новое его предложение – устроить меня лаборантом у известного энтомолога Мокржецкого. В другое время я бы очень обрадовался этому предложению, но из Армии я не могу уйти (сейчас это мне кажется прямо преступлением) и не уйду. Политическая борьба (против левых, стремящихся развалить Армию) засосала меня, как тина.

Не представляю себе, когда у меня будет опять «чувство инициативы», о котором мы когда-то, гуляя на Стрелке, говорили с покойным Женей Никифоровым. Мы совершенно теперь отвыкли распоряжаться своей судьбой – знаешь, что когда-то и куда-то тебя своевременно повезут, а твоя личная воля ровно ничего не значит.

Долго бродил сегодня по берегу моря за Сергиевским училищем. Там, под охраной двух часовых-сенегальцев стоят два французских аэроплана. Дальше к перешейку тянется бесконечная желтая полоса пустынного пляжа. Горячий песок жжет тело. Море монотонно шумит. У берегов Малой Азии виднеются одинокие парусники. На пляже в этом месте нет ни одного человека. После большого прибоя он усеян мертвыми губками и морскими ежами, и среди этих маленьких трупов чернеют обломки разбившегося аэроплана.

Иногда мне очень хочется писать. Мысли так и просятся на бумагу, но ее-то в такие минуты обыкновенно и не бывает под рукой.

20 июня. Время бежит с ужасающей быстротой. Уже два месяца, как мы в школе. Еще два таких месяца, и осень будет не за горами – в особенности, если мы к тому времени попадем в Сербию. Вчера говорил с капитаном Р. Если мне когда-нибудь суждено командовать батареей, я никого бы так не хотел иметь заведующим хозяйством (Terra incognita для меня), как этого действительно в полной мере порядочного человека. Р. пробыл целый месяц в самом сердце Ставки – на пароходе «Великий князь Александр Михайлович». Его наблюдения очень интересны. Врангель все время бодр, спокоен и жизнерадостен. Как-то раз у него вырвалась фраза: «Только бы нам разделаться с союзниками, а дальше все пойдет хорошо». Раз только Главнокомандующий переживал мучительные минуты. Это было в пасхальную ночь… Французы не пустили генерала Врангеля в лагерь. Он сидел один, не пошел даже христосоваться с штабом и, видимо, тяжело страдал. С французами он держит себя совершенно независимо, на всякую резкость отвечает резкостью и, почти не имея реальной силы, заставляет с собой считаться. Популярность Врангеля не только не падает, но, пожалуй, даже растет. При посещении гражданских лагерей ему устроили бурную овацию. Штаб живет весьма комфортабельно, отлично питается и, что самое печальное, очень мало знает о положении дел в Галлиполи ^[75]. Генерал Экк очень хорошо исполнил возложенное на него поручение по осмотру военных лагерей (пр. 11). Помимо официального доклада, он очень многое рассказал Главнокомандующему и в частной беседе. Сегодня на «У.Г.» в городе произошел большой и безобразный скандал. Рыбинский ^[76] кончил свою речь о Национальном съезде перефразированными словами Гарибальди: «хоть с чертом, но за Италию». Вдруг сидевший в первом ряду генерал Б. вскочил и, обращаясь к публике, начал дикую и крикливую речь о том, что он, православный русский человек, не может этого стерпеть. «Братья и сестры… Первому Корпусу предлагают идти за чертом, но он за чертом не пойдет, он пойдет за крестом… Безобразие, что подобные вещи говорятся с кафедры человеком в офицерских погонах…» и т. д. и т. п. Шевляков прочел сначала свой фельетон, а затем от имени редакции заявил, что произошло недоразумение. Один из слушателей неправильно понял прочитанное. Генерал опять вскочил и продолжал свое «А все-таки первый корпус за чертом не пойдет…» Тогда Шевляков заявил, что не может возражать, так как иначе «Устная газета» обратится в митинг. Большая часть публики бурно зааплодировала. По окончании сеанса генерал Штефон ^[77] вызвал к себе Шевлякова и Рыбинского. Остальное пока неизвестно. Некоторые считают, что они попадут на гауптвахту. Интересно, чем это все кончится и не прикроют ли газету ^[78].