Он улыбнулся неестественно белой и насквозь фальшивой улыбкой.
– Если бы Гарри сообщил мне, кто приедет к нему на собеседование, ты никогда бы не получил эту работу. Арнхилл – деревушка маленькая. Люди здесь друг за другом приглядывают. Они не любят, когда сюда приезжают чужаки и начинают устраивать проблемы.
– Во-первых, я не чужак, а во-вторых, не уверен, что понимаю, какие проблемы я мог бы здесь устроить.
– Сам факт твоего приезда – это уже проблема.
– Совесть замучила? Нет, подожди, это же означало бы, что у тебя есть совесть.
Я увидел, как он дернулся. Самую малость. Рефлекторно. Хотел ударить меня в лицо, но сдержался. Едва.
– Случившееся здесь произошло уже очень давно. Не пора ли оставить прошлое в прошлом?
Оставить прошлое в прошлом. Словно это была какая-то школьная выходка или первая влюбленность. Я почувствовал, как во мне начинает закипать гнев.
– А что, если это произойдет опять?
Его лицо ничего не выражало. Возможно, он умел блефовать лучше, чем я.
– Не понимаю, о чем ты.
– О Бенджамине Мортоне.
– Его мать страдала от депрессии, и у нее случился нервный срыв. То, что подобное происходит с тем типом людей, которые становятся учителями, – это тревожный знак, не находишь?
Я проигнорировал его подколку и спросил:
– Слышал, Бен пропал незадолго до своего убийства?
– Дети иногда сбегают.
– На двадцать четыре часа? Как ты верно заметил, Арнхилл – деревушка небольшая. Где он был?
– Понятия не имею.
– Дети до сих пор играют на месте старой шахты?
Глаза Хёрста сверкнули, и он наклонился ко мне:
– Я знаю, на что ты намекаешь. И ты неправ. Ничего подобного…
Он оборвал себя на полуслове. Мимо нашего столика прошел пожилой мужчина в коричневых брюках-клеш, помахав Хёрсту рукой:
– Все в порядке, Стив?
– Не жалуюсь. Придешь завтра вечером на барную викторину?
– Ну кто-то ведь должен снова надрать тебе задницу.
Они расхохотались. Мужчина направился к другому столику, а Стивен повернулся ко мне. Улыбка исчезла с его лица столь молниеносно, словно кто-то щелкнул выключателем.
– Уверен, что человек с твоей квалификацией легко найдет себе работу учителя в месте получше этой дыры. Окажи себе услугу и уезжай, пока не случилось еще каких-нибудь неприятностей.
– Еще?
Значит, он знает о выходке с кирпичом.
– Скажи, – спросил я, – у твоего сына есть мопед?
– Не приплетай сюда моего сына.
– Что ж, я бы с удовольствием, но, похоже, у него есть неприятная манера бросать кирпичи мне в окно.
– Это отдает клеветой.
– А как по мне – умышленным повреждением имущества.
– Думаю, мы закончили.
Он начал отодвигать свой стул.
– Сочувствую насчет Мэри.
Выражение его лица изменилось. Губы задрожали, а один глаз дернулся. Внезапно Стивен показался древним стариком. На кратчайшее мгновение мне стало его почти жаль.
– Должно быть, тебе сейчас тяжело. Вы уже так давно вместе.
– Ревнуешь?
– На самом деле разочарован. Я всегда думал, что Мэри отсюда уедет. У нее были мечты.
– У нее был я.
Из его уст это прозвучало так, словно он был для нее не причиной остаться, а грузом, тянувшим ее вниз.
– И все?
– А что еще нужно? Мы любили друг друга и поженились.
– И жили долго и счастливо.
– Мы действительно счастливы. Впрочем, тебе этого, вероятно, не понять. У нас хорошая жизнь. У нас есть Джереми. У нас большой дом, две машины и собственная вилла в Португалии.
– Мило.
– Именно, блин. И никто, в особенности третьесортный учитель из дерьмовой школы, этого у нас не отнимет.
– Я думал, рак это уже сделал.
– Мэри – боец.
– Как и моя мама. Оставалась бойцом до самого конца.
Впрочем, это было неправдой. В конце она сдалась. Она просто кричала. Рак, возникший в ее легких и подпитываемый двумя десятками сигарет в день, распространился на ее печень, почки, кости. Он проник везде. Даже морфин не всегда мог унять боль. Она кричала и от агонии, и от страха перед единственной вещью, которая могла унять ее навсегда.
– Да, но это совсем другое. Мэри победит рак. Эти врачи в государственных клиниках, юнцы, блин, безусые, не могут знать всего.
Он вперил в меня взгляд. Его голубые глаза метали молнии, щеки раскраснелись, а в уголке рта начинала собираться пена.
– Они сказали, что она умирает, да?
– Нет! – Он стукнул ладонью по столу с такой силой, что стоявшие на нем бокалы с напитками подпрыгнули, а я подскочил на своем стуле. – Мэри не умрет! Я не позволю этому случиться.
На сей раз голоса в пабе и правда стихли. Казалось, сам воздух замер в неподвижности. Все взоры устремились на нас. Хёрст не мог этого не заметить. Какое-то мгновение, казавшееся бесконечным, я почти ждал, что он зарычит, перевернет стол и схватит меня за горло. Но, оглядевшись, он взял себя в руки и встал.
– Благодарю за заботу, но она, как и твое присутствие здесь, не обязательна.
Я смотрел, как он идет к выходу. И именно тогда я это и почувствовал. Подобно головокружению, меня накрыла волна ужаса. Желудок стал пустым, а руки и ноги – ватными.
Я не позволю этому случиться.
А ведь оно вот-вот случится снова.
После ухода Хёрста я допил свой бокал – просто демонстративно, а не потому, что мне так уж хотелось пива или нравилось сидеть в пабе, – и отправился домой. Моя нога протестовала. Она называла меня садистом и тупым придурком, которому нужно проглотить свою гордость и начать наконец пользоваться треклятой палочкой. Она была права. Дойдя до середины переулка, я остановился и, тяжело дыша, стал массировать неуклюжую, искривленную конечность.
Было уже почти девять, и на улице практически стемнело. Небо приобрело пыльно-серый оттенок; проглядывавшая из-за облачной завесы луна казалась собственной бледной тенью.
Я понял, что остановился у старой шахты. За моей спиной высились оставшиеся от нее темные громады отвалов породы, напоминавшие спящих драконов.
Территория шахты была велика, не меньше трех квадратных миль. С той стороны, с которой подошел я, ее отделял недавно возведенный забор с крепкими воротами, на которых висел замок. На воротах была табличка с надписью, гласившей: «Сельский парк Арнхилла. Открытие в июне».