Моя армия. В поисках утраченной судьбы - читать онлайн книгу. Автор: Яков Гордин cтр.№ 24

Сообщая родным об охране гауптвахты, я не подозревал, что через год и в совершенно другом месте — за много сотен километров—у меня будут куда более тесные и ответственные отношения с этим учреждением, чем просто охрана проштрафившихся солдатиков...

Письмо, начатое 2 мая, я продолжил на следующий день.

«Большое спасибо, друзья, за телеграмму (Поздравление с праздником.—Я. Г.), я получил ее 1-го. Какой день был в Ленинграде? Я имею в виду погоду. У нас и 1-е и 2-е были не особенно праздничными. 1-го ветер, по дорогам гуляли столбы пыли, вместе с пылью в воздухе летали мелкие камни.

Второго, часа в 2 повалил снег и шел до вечера. Сугробы в мае. Недурно. Сегодня, 3-го, тепло, снег тает, снова ручьи потекут. Ох, Забайкалье. У меня все по-старому. 1-е отметил, напившись молока с пряниками и сливовой повидлой. Тоже неплохо. В каше стало попадаться свиное сало. Читаю Вольтера. Между прочим, между его „Микромегасом" и „Садом Эпикура" Франса много общего. Умные были старики».

Этот непринужденный переход от свиного сала в каше к Вольтеру и Франсу симптоматичен. В совгаванский период культурные рассуждения выделялись в особые блоки, противостояли новому быту как истинная органичная реальность. Это была опора на «идеальное прошлое». Теперь же, когда чуждый быт постепенно становился своим, и культурные блоки входили в него естественно, становясь частью новой реальности.

19.V.1955. «Погода сегодня дикая. Вчера была жара, вообще в последние дни в тени доходило до 30°. сегодня страшный ветер, с дождем, холод. Ну, не дрянь ли? А как у вас? Сегодня мы отдыхаем. Ночью разгружали вагоны с мукой, горохом, картошкой и вермишелью. Полдня спали, на завтрак в столовую не ходили. При разгрузке прихватили не совсем легальным способом несколько брикетов горохового супа и утром сварили его и им напитались.

В газете попалась мне статья о Шиллере. Какой-то болван по фамилии Марков, а по профессии, наверно, литературовед, заканчивает так свой шедевр: „Он (то есть Шиллер) является верным другом и соратником строителей низма". Шиллер—коммунист. Он скорее ницшеанец. Возьмите любого его героя. Хотя бы Моора. Чем не ницшеанец? Вы скажете: борец за счастье, гуманизм, то да се. Но учтите, что лейтмотив энциклопедии ницшеанства, девиз Заратустры: „Заратустра любит человечество!"

Завтра, друзья, я буду в карауле и напишу еще».

Это тот же вариант—непосредственно от горохового супа к Шиллеру и Ницше.

Жизнь, как говорится, налаживалась, но хотелось перемен.

31.Ѵ.1955. «У нас был набор на курсы шоферов. На мою докладную резолюция командования была: хороший,

подходящий, но отпускать нельзя, комсорг". Лестно, но малоутешительно. Я все же постараюсь на какие-нибудь курсы попасть».

Ни на какие курсы я не попал, но самостийно научился водить самосвал и изредка, подменяя шофера, водил его на небольшие расстояния по ровной степи, стараясь не переключать скорости.

Монгольская степь между тем дарила новыми впечатлениями, о чем я писал с удовольствием. Если климатические особенности на берегу Татарского пролива действовали угнетающе, то здесь они воспринимались как вызов, как испытание. Разговоры о Джеке Лондоне были и в письмах из Совгавани. Но там стрелок-карабинер скорее гипнотизировал себя. С Цугуловского Дацана появилось ощущение достойного противостояния. Это был не только географический, но и психологический рубеж.

15.Ѵ.1955. «Простите, что давно не писал, но эти дни были у нас весьма горячими. Во всех отношениях. Жара стоит зверская. 2-го снег лежал, а теперь уже с неделю дышать нечем. Днем. Ночью холодно. Непрерывный ветер. Прохладный с утра, он к полудню раскаляется, несет тучи пыли и окончательно лишает возможности дышать. Ну, ничего! Совгаваньские морозы перетерпели, а уж с монгольской жарой управимся как-нибудь. Сейчас еще весна, а летом будет потеплее. Ветер абсолютно невменяемый. Я начал это письмо на улице. Пишу, пишу, вдруг налетел настоящий ураган, пыль, какие-то щепки, камни. Меня чуть через забор не перекинуло. Скорее убежал под крышу <...> Степь зеленеет. Много коротеньких, толстеньких цветков, похожих на колокольчики без стебля. Пыль дикая, особенно на солончаках. Часто горит трава, недавно чуть наш палаточный лагерь не сгорел на наших глазах. Однако обошлось. Ветер вовремя

переменился. <...> Физиономия от ветра и солнца стала как дубленая. Только часть лба, закрытая пилоткой, остается светлой. Восьмой месяц служу! Эх, не было бы войны, и все будет прекрасно!»

Оговоримся — надо иметь в виду, что письма эти писал юноша с несомненными литературными наклонностями, воспринимавший окружающую действительность более остро, чем большинство его сослуживцев. Не говоря уже о том, что для своих писем он старался выбирать, с одной стороны, сюжеты, дающие представление о его жизни, но, с другой, усиливал эти сюжеты своим восприятием.

27.Ѵ.1955. «Привет, дорогие. Простите, пожалуйста, что реже стал писать. Это упрек справедливый. Но, видите ли, времени маловато, и потом мы два дня тому назад переехали в лагерь в палатку. В землянке, конечно, было уютнее. Здесь ветер чувствует себя значительно свободнее, чем мы. Ну, жить, однако, можно. <...> Погода у нас отвратная. Холодные ветры, 25-го выпал снег. Правда, он сразу же растаял, но где же это видано, чтобы 25 мая шел снег? Проклятое Забайкалье».

Это проклятье не надо принимать всерьез. В отличие от Совгавани, где мир был ограничен территорией расположения полка, окружающая тайга воспринималась исключительно как пространство ночных учений и тактических занятий, здесь мне все было интересно. Незнакомая природа при всех ее выходках существовала именно как природа.

Скоро степь зацвела, среди высокой травы появились степные лилии — саранки, и еще какие-то круглые, по форме напоминающие кувшинки, цветы глубокого красного цвета. К сожалению, вся эта роскошь довольно быстро выгорела под монгольским солнцем.

Степь оказалась густо населена. Возле своих нор стояли неподвижно тарбаганы, разновидность сурков, — жирные и важные. Они именно стояли, прижав к груди короткие передние лапы. А ночами на переднюю линейку лагеря, освещенную фонарями, выпрыгивали тушканчики, существа довольно фантастического вида — на длинных задних ногах и с длинными загнутыми к концу хвостами.

В караул и на работы нас возили на разъезд. Возили на студебекерах, которыми был укомплектован полковой автобат. Это были те самые мощные машины, которые в количестве 360 с лишним тысяч получила по ленд-лизу Красная армия от США. В пятидесятые годы они вовсю катали нас по Забайкалью. Собственно, автобат состоял из них и самосвалов.

27.V.1955. «Вчера разгружали двенадцатиметровые телеграфные столбы. Отвратительно толстые и тяжелые. Сегодня пока что бездельничаем в ожидании эшелона с грузом. <...> Я здоров, как монгольская лошадь, так что вы не вздумайте беспокоиться, если иногда задержатся письма».