Комитет выдал Сташинскому и необходимую при поступлении характеристику. Подписал ее псевдодиректор вымышленного секретного научно-исследовательского института. Там будущий студент якобы работал с марта 1951 года – тогда он формально поступил на службу в МГБ – до декабря 1960-го. Характеристика называла его «честным и добросовестным работником». Не забыли упомянуть и орден Красного Знамени, присужденный ему указом Президиума Верховного Совета СССР «за успешную работу в разработке важной проблемы». Информация о награде агенту, строго засекреченная во время подготовки к очередному заданию на Западе, теперь не составляла особой тайны. Руководители института, приняв его документы в середине второго семестра, легко догадались, где он на самом деле служит.
Сташинский начал занятия в пединституте иностранных языков в марте 1961 года без вступительных экзаменов – КГБ попросил его освободить. Поступил он сразу на второй курс. Богдан уже изучал немецкий на индивидуальных уроках с преподавателем высочайшего уровня, слушал записи радиопередач из западной Германии. Но теперь овладевать немецким предстояло в составе целого потока. Кое-кто из лекторов ни единого дня не жил в той стране, чей язык обязан был досконально знать. Учеба у Богдана шла со скрипом. На его счастье, Лубянка стремилась не сделать из него отменного переводчика, а лишь наградить проблемного агента вузовским дипломом. Сташинского вовсе не готовили к нелегальной работе на Западе. КГБ просто хотел помочь ему устроить жизнь в СССР из уважения к его заслугам перед органами, а значит, и перед государством. Выпускать за границу его больше не планировали
198.
У Богдана, конечно же, были другие планы. Прилетев в ГДР, жена предупредила его, что с беременностью у нее не все благополучно. Как они условились еще в Москве, она наведалась к врачу и тот выписал ей справку о недопустимости поездок на большие расстояния. Богдан не замедлил доложить Саркисову, прибавив, что Инге чувствовала себя неважно еще дома и теперь, видимо, вынуждена будет оставаться у Полей, пока не родит. В конце февраля она сообщила мужу, что порезала палец – то есть написала председателю КГБ Шелепину, умоляя его разрешить Богдану приехать к ней. Письмо «дорогому богу», как они обозначили Шелепина, она передала через советское посольство в Восточном Берлине. Надо думать, к адресату оно дошло еще раньше, чем письмо Инге мужу. Однако с Лубянки какое-то время никто Сташинского не беспокоил.
Наверху письмо Инге, само собой, читали и обсуждали. По слухам, ходившим в Карлсхорсте, сам Александр Коротков советовал ни в коем случае не идти на поводу у неблагонадежной пары. Генерал предложил: «Сташинского на Запад выпускать нельзя. Следует создать ему все условия для жизни, построить дачу в любой части Советского Союза по его желанию». К концу марта определился и Шелепин. Саркисов сообщил Богдану, что Инге просила выпустить ее мужа в Восточный Берлин, но просьба отклонена. Более того, куратор советовал агенту написать жене и убедить ее больше не утруждать председателя КГБ такими письмами. Сташинскому оставалось только взять под козырек
199.
Единственной хорошей новостью оказалась та, что наверху решили назначить Богдану нового куратора, раз уж Саркисов с ним явно не ладил и уловить его настроение не мог. Сверх того, агента уже незачем было готовить для нелегальной работы за границей. И вот, Сташинский познакомился с новым куратором – весьма вероятно, из другого управления КГБ, о переводе в которое уведомить его не спешили.
Подполковник Юрий Александров был старше Саркисова по званию и позволить себе мог намного больше. Он старался завоевать доверие разочарованного агента искренностью – насколько обстоятельства позволяли быть искренним. Юрий Николаевич признался Богдану, что «узнал о возникновении напряженных отношений и недоразумений» и что его «уполномочили эти недоразумения устранить, чтобы обеспечить в будущем полноценное сотрудничество». И прозрачно намекнул подопечному, что тот не меньше его заинтересован найти общий язык. Он сказал Сташинскому: «Вы знаете не хуже меня: я теперь за вами, как нитка за иголкой».
Богдан был рад новому куратору. Он не скрывал недовольства тем, что их квартиру прослушивали, а почту вскрывали – прозрачно намекая, что он под подозрением. И это после всего, что он сделал для комитета! Александров согласился, что так дело не пойдет, и обещал помочь. В то же время он просил Богдана непременно написать Инге, чтобы она скорее возвращалась домой. Для поездки в Москву он готов был выдать ей новые документы – указав в них ее настоящее имя. Как и в случае Богдана, КГБ уже не видел смысла держать его в тайне. Сташинскому Александров понравился, но в то же время вызвал у него тревогу: начальство, видимо, хотело лаской выманить Инге обратно в Советский Союз – и без промедления. Богдан опять написал жене. Он не звал ее домой, а посоветовал все же пойти к портнихе
200.
Фрау Сташински начала воплощать их замысел в жизнь. Она ответила мужу:
Дорогой Богдан! Как мы условились, я готовлюсь к твоему приезду. Мне приходится многое делать самой. Вчера я была у портнихи. Все в порядке. Она делает все, как задумано. Видел бы ты, что за прелесть у нас распашонки! Я только не знаю, какой цвет выбрать. Голубой, думаю. Но тебе, наверно, неинтересна чепуха, которой забивают себе голову женщины. Подожди, пока мы не увидимся. А вообще я люблю тебя. Ах да, тетя Клара просила передать тебе, что то, о чем ты спрашивал, непременно получится. По правде говоря, когда я в гостях у родных, я всегда в таком хорошем настроении, что ничуть не боюсь за наше будущее.
В конце письма намеком говорилось о фрау Шаде – подруге Поля-старшего, которую Сташинские хотели сделать посредницей между Инге и ЦРУ. Видимо, немка согласилась играть эту роль
201.
Но внезапно в доме Полей раздался телефонный звонок. Богдан, поручив жене выйти на ЦРУ, несколько дней подряд не находил себе места. А что если Карлсхорст приставил к ней слежку? И какой ответ ей дадут американцы? А вдруг оперативники ЦРУ, которые явятся на встречу с ним в Москве, приведут за собой хвост? Ответа на эти вопросы не было. Богдан истерзал свою душу сомнениями – то приходил в отчаяние, то убеждал себя, что поступил верно. В итоге он поддался панике и решил дать отбой. Пренебрегая разработанными вместе с Инге приемами конспирации, он позвонил ей из Москвы по обычному телефону и сказал все же не ходить к портнихе. Американский вариант отбросили.