Людвиг Витгенштейн. Долг гения - читать онлайн книгу. Автор: Рэй Монк cтр.№ 87

Одним из ближайших друзей Витгенштейна среди студентов был человек, который на самом деле вообще не интересовался философией. Гилберт Паттисон познакомился с Витгенштейном в поезде, когда тот возвращался из Вены с пасхальных каникул 1929 года, и больше десяти лет эти двое наслаждались задушевной и притом строго нефилософской дружбой, подошедшей к концу в тревожные годы Второй мировой войны, когда Витгенштейн начал подозревать Паттисона в ура-патриотическом отношении к войне. Паттисон был, сказать по правде, дружелюбным, шутливым и вполне земным персонажем, в отличие от невинных и чрезмерно застенчивых учеников, описанных Паскаль. Завершив обучение в Кембридже (с минимумом усилий, направленных на академические достижения), он стал бухгалтером-экспертом в Лондоне и жил с комфортом, к чему и был предназначен своим классом, воспитанием и образованием. С ним Витгенштейн мог удовлетворить вкус к тому, что Фрэнсис Партридж называла банальным и простецким юмором, а сам Витгенштейн называл просто «чепухой». Ему крайне не хватало кого-то, с кем можно «молоть языком во дворе», как он сам говорил.

В Кембридже Паттисон и Витгенштейн вместе читали журналы типа Tatler, наслаждаясь бездонными запасами «чепухи» и особенно нелепой рекламой, которую там печатали. Они были страстными почитателями «Писем от удовлетворенного клиента», выставлявшихся в витринах бартоновского магазина The Tailor of Taste, куда они отправлялись, чтобы купить Витгенштейну одежду. (Многим могло показаться, что Витгенштейн всегда носил одинаковые вещи — рубашку без галстука, серые фланелевые брюки и тяжелые ботинки; в действительности эти вещи были выбраны с дотошной тщательностью.)

После того как Паттисон покинул Кембридж, они встречались каждый раз, когда Витгенштейн проезжал через Лондон (по пути в Вену или назад), чтобы пройти через то, что Витгенштейн называл их «ритуалом». Он состоял из чая в Lyons, затем они шли в кино в один из больших кинотеатров на площади Лейчестер. Перед тем как отправляться в Лондон, Витгенштейн посылал Паттисону карточку, уведомляющую, когда он приедет, чтобы Паттисон смог подготовиться — например, изучить Evening Standard в поисках кинотеатра, где идет «хороший» фильм. Для Витгенштейна это означало американский фильм, предпочтительно вестерн, музыкальную или романтическую комедию, но обязательно без художественных и интеллектуальных претензий. Понятно, что работа Паттисона в Сити была не так важна, как этот ритуал: «Я надеюсь, ты не застрянешь в своем офисе, — однажды написал Витгенштейн после того, как Паттисон пожаловался на загруженность работой. — Помни, даже Бисмарка можно было заменить».

Переписка Витгенштейна с Паттисоном почти полностью состоит из «чепухи». В каждом письме он использует английское прилагательное «кровавый», которое по какой-то причине ему страшно нравится. Он начинает письма как «Дорогая Старая Кровь» и заканчивает их «Твой кроваво» или «Твоя кровавость». Паттисон присылал ему фотографии, вырезанные из журналов, и называл их своими «рисунками», а Витгенштейн отвечал с преувеличенным восторгом: «Я узнал, что это Паттисон, сразу же, без подписи. В них есть такая кровавость, которую кисть никогда доселе не выражала» ^[667]. В ответ Витгенштейн мог послать «портрет», фотографию уважаемого мужчины среднего возраста, вырванную из газетной рекламы про курсы саморазвития. «Мое последнее фото, — объявлял он, прилагая одну из таких картинок. — Предыдущее выражало только отцовскую доброту; это выражает триумф».

В переписке деликатно высмеивается язык рекламы, абсурдность стиля преподносится так, будто это нормальный стиль переписки двух друзей. Посылая Витгенштейну свою (подлинную) фотографию, Паттисон пишет на обороте: «На другой стороне изображен один из наших костюмов 47/6». «Так или иначе, — заканчивает Витгенштейн одно из писем, — инстинктивно чувствуешь, что высококачественный носок Two Steeples № 83 — это настоящий мужской носок. Это носок хорошего вкуса — модный, респектабельный, удобный» ^[668]. В постскриптуме к другому письму он пишет:

Некоторые шутки в письмах Витгенштейна к Паттисону действительно удивительно слабые. Прилагая адрес, который заканчивается «W.C.1», он пририсовывает стрелочку к «Ш.С.» и пишет: «Это не значит „туалет“». А на обороте почтовой карточки с изображением собора Церкви Христовой в Дублине поясняет: «Если я правильно помню, этот собор был построен, частично по крайней мере, норманнами. Конечно, это было давно, и моя память уже не та, что прежде» ^[670].

За несколько месяцев жизни в Кембридже Витгенштейн выстроил довольно широкий круг общения, и это указывает на то, что его страхи относительно возвращения в общество хотя бы частично отступили. Однако он продолжал чувствовать себя чужим в Кембридже, ему не хватало кого-то вроде Пауля Энгельмана или Людвига Гензеля — кого-то, с кем он мог обсудить мысли и чувства на собственном языке, зная точно, что его поймут. Возможно, по этой причине, как только вернулся в Кембридж, то вновь обратился к практике, заброшенной с момента публикации «Трактата»: начал вести личные заметки, нечто вроде дневника, в своих записных книжках. Как и прежде, они отличались от философских заметок тем, что были зашифрованы тем же методом, что и в детстве. В одной из самых ранних записей он отмечает, как это странно: «Столько лет я не чувствовал ни малейшей необходимости строчить в записной книжке» ^[671], и размышляет, откуда взялась эта привычка. В Берлине, когда он начал писать о себе, то чувствовал необходимость сохранить себя. Это был важный шаг, и хотя в нем было что-то от тщеславия и подражания (Келлеру и Пепи), он все же выполнял необходимую роль: заменял человека, которому можно довериться.

Витгенштейн не мог полностью открыться обитателям Кембриджа, потому что, учитывая лингвистическую и культурную разницу, о которой он был хорошо осведомлен, — а они ее едва ли осознавали — он не мог быть уверен, что его поймут правильно. Любое возникшее непонимание он списывал на эту разницу. «То, что утверждение означает для меня, оно не означает для тебя, — писал он Рамсею после одного такого возникшего непонимания. — Если тебе когда-нибудь случится жить среди иностранцев какое-то заметное время и зависеть от них, ты поймешь, в чем для меня заключается сложность» ^[672].

Ощущение, что он зависит от людей, не способных его понять, причиняло ему сильнейшие страдания, особенно там, где дело касалось денег. В мае 1929 года Витгенштейн написал длинное письмо Кейнсу, пытаясь объяснить свое беспокойство. «Пожалуйста, попробуй понять, прежде чем критиковать, — умолял он, добавляя, — задачу усложняет то, что я пишу на иностранном языке». Витгенштейн приобрел уверенность (и небезосновательно), что Кейнс устал от его разговоров. «Пожалуйста, не думай, что я возражаю! — писал он. — Почему бы тебе не устать от меня, я не верю ни на мгновение, что могу тебя занимать или интересовать». Что причиняло Витгенштейну боль, так это страх, что Кейнс подумает, что он поддерживает эту дружбу ради финансовой поддержки; беспокоясь об этом и о том, что его английский неправильно поймут, он нашел совершенно воображаемое подтверждение своего страха: