Бераника. Медвежье счастье - читать онлайн книгу. Автор: Ива Лебедева cтр.№ 3

Медовый месяц кончился как-то очень быстро. Муж стал появляться только поздно вечером и то не каждый день. У него очень важные дела, а новая леди Аддерли должна уметь вести дом. И находить общий язык с двумя подростками, не принявшими мачеху, и двумя малышами, с которыми она просто не знает, что делать. Няньки, гувернантки, требующие распоряжений и вдруг увольняющиеся без предупреждения. И волшебный возлюбленный, недоуменно поднимающий брови за поздним ужином:

«Дорогая, я очень занят. Будь любезна заняться этим сама».

Какие-то непонятные люди, посещающие ваш дом, странные слухи, маменькино письмо, в котором она явно пытается о чем-то предупредить, но о чем? Счета, счета, счета, которые муж вдруг перестал оплачивать и очень сердится на ее робкие попытки напомнить, что гувернантке задолжали жалованье за два месяца, а бакалейщик уже отказался отпускать провизию в долг. Денег сейчас нет! Они все вложены в очень важный проект, надо подождать…

Робкое напоминание о ее приданом и резкая, неожиданная пощечина от внезапно впавшего в бешенство лорда. Да как она смеет упрекать в чем-то мужа?!

Она испугалась… ничего не поняла, пытаясь разгрести с грохотом осыпавшийся вдруг мир вокруг. А муж лишь зло бросил в стену чашку тонкого фарфора и ушел.

Чтобы не вернуться. А еще через день в дом пришли королевские гвардейцы, погрузили ничего не понимающую молодую женщину и едва успевших похватать то, что ближе лежало, детей в простую карету и…

За участие в заговоре против императора лорд Аддерли был приговорен к лишению титула, имущества и ссылке всей семьи за Северный Хребет. Там, за Оседлец-камнем, у прабабки его молодой жены когда-то было поместье, от которого теперь осталась одна заимка на краю Хотимской чащи. Деньги в банке, землю в центральных губерниях, дом в столице — все конфисковали. А старый деревянный сруб и кусок заброшенной неудобицы оставили — в знак особой милости.

Милости… милость — это не казнить сразу, а дать возможность опальному семейству прочувствовать весь ужас медленного умирания. От голода, холода и унижения. Потому что свободно вращавшийся в высших кругах лорд, его выросшие при гувернантках дети и молодая жена, за всю жизнь не державшая в руках ничего тяжелее тонкой иглы для вышивки шелком, оказались совершенно беспомощны и не приспособлены к жизни нищих ссыльнопоселенцев, к тому же пораженных в правах и беззащитных…

Первым не выдержал сильный мужчина. Отец семейства и муж-опора. Недоедание, унизительные процедуры регулярных проверок лояльности, мелкие чиновники, разговаривающие с бывшим лордом через губу. Текущая крыша, бесконечные жалобы детей, их нытье, кашель, слезы. Необходимость работать — работать! На заготовке леса. За жалкую миску каши для семьи и ведро угля. Пренебрежительные взгляды вонючих смердов из соседнего села и, как апофеоз смертной муки, — позорная зуботычина от какого-то околоточного, решившего потешить самолюбие за счет бывшего дворянчика.

Все это оказалось слишком для сильного мужчины. И он… повесился в сарае, оставив жене записку, полную высоких трагичных фраз о том, что чем так жить — лучше и не жить вовсе.

Вероника Андреевна разжала сведенные судорогой зубы и рвано выдохнула. Водопад памяти, вливавшийся в ее мозг с грохотом и болью, стих, превратившись в тоненький ручеек отдельных воспоминаний. Женщина зло дернула головой и смяла в комок лист бумаги, исписанный ровными изящными строчками. Предсмертную записку «мужа», чтоб ему на том свете черти вилами мозги вправили.

Вот так. Не смог он, бедненький, заигравшийся в заговоры романтичный герой, пересилить невыносимость бытия и поэтому бросил молодую жену и детей подыхать с голоду самостоятельно.

А она теперь не Вероника Андреевна Вишнеева, по мужу Седлецова, без малого ста лет лет от роду, а Беран Аддерли, двадцати лет, в девичестве Бераника Коршевская. Вдова ссыльного бунтаря, пораженного в правах. Нищая, неблагонадежная, лишенная всех привычных удобств и привилегий, в глуши, среди недоброжелательно настроенных соседей. И ее задача — выжить самой, вытащить четверых чужих детей и… что там голос говорил? Вернуть роду имя и дворянское достоинство, а также еще самой найти и спасти пятую жизнь. Как там говорила мадемуазель Очанси, когда рассматривала криво заштопанный первокурсницей-малявкой чулок? Прэлестно, просто прэлестно!

Самое странное и даже, наверное, смешное, что жизнь этой девочки, в тело которой я попала, очень похожа на мою собственную. Правда, я не вышла замуж за блестящего графа, но вот пансион, первый бал, первая любовь, маменькины тревожные наставления и рухнувший в одночасье мир у меня тоже случились.

Как же давно это было, а помню лучше, чем той памятью, что досталась мне от Бераники.

Вероника Андреевна Вишнеева, мадемуазель Вишнеева, Вишенка — так звали меня соседки по дортуару… Уже война была, Первая мировая. Мы после занятий ходили в госпиталь помогать сестрам милосердия, сматывали при свечах стираные и прокипяченные бинты до полуночи, а потом стылыми петербургскими улицами под охраной старого истопника Сергеича и классной дамы Анны Леопольдовны бежали в пансион…

А он был поручик Первого Преображенского полка, блестящий гвардеец, раненный в боях под Гродно… Александр Галичев. Саша. Сашенька. И бал был — в Офицерском собрании, куда пригласили старшекурсниц Смольного и выздоравливающих офицеров из госпиталя. Перед отправкой на фронт.

И голова кружилась, и сердце замирало, и первый поцелуй был… и письма с фронта, и обещанная свадьба.

А потом он погиб — застрелили в спину взбунтовавшиеся в окопах солдаты. Это было осенью, в начале октября, и рухнувшее на землю небо навсегда пропиталось запахом дыма от костров, в которых дворники сжигали опавшие листья. Письмо от Сашиного командира тоже упало в костер из моих ослабевших пальцев.

А потом… а потом мир рухнул окончательно. Сошел с ума, превратился в бредовый карнавал страшных масок.

Кто был прав, кто виноват в том революционном октябре, я, ученица последнего курса Смольного института пятнадцатилетняя Ника Вишнеева, не очень понимала — в голове была мешанина девичьих романтических глупостей, мечтаний, грез, романов… но реальность ворвалась в эти розово-облачные райские кущи сожженным письмом, голодом, холодом, неизвестностью и нешуточной угрозой попасть под толпу пьяной от крови революционной общественности… В те первые дни ужасов и боли в Петрограде было куда больше, чем справедливости. И писем от родителей не было… хотя какие там письма.

Я резко встряхнула головой, прогоняя хоровод воспоминаний, — не ко времени это. Что было, то прошло, и в прежней жизни, и в нынешней. А сейчас надо хотя бы оглядеться. Не планы по спасению чьих-то жизней строить — нет, разобраться в самом простом и необходимом. Где я? Что вокруг происходит именно сию минуту?

Медленно, все еще осторожничая и не веря в новое, молодое тело, я поднялась на ноги. Мокрый пол, с которого я встала, оказался деревянным, сложенным из могучих толстенных половиц. И весьма грязным — словно год не то что не мыли — не подметали нормально.