– Не то чтобы… ну как сказать… в общем, знаю, кто она такая. Юлина много танцевала вчера.
– С кем?
– Не скажешь с кем… с разными. Руупе, знаете, с заводской конюшни, ее несколько раз вытаскивал. Здоровенный такой, рыжий.
– Он и раньше к ней подкатывался, – вставил Элиас.
– А потом с Нильсом Густафом, ну, вы знаете, учитель, – с художником. Ну с ним-то… с ним почти все женщины плясали.
– Почти все?
– Художник танцует так, что… мастер, одним словом. Наши так не умеют. Прыгает, кружится… нет, у нас никто так не может. Да я никогда и не видел, чтобы кто-то так танцевал.
– А что было после танцев?
– Не знаю… что было после, не знаю.
Прост посмотрел на меня, хмыкнул и повернулся к Элиасу:
– Может, кто-то пошел ее провожать. Не появится в ближайший час, начнем искать. Прежде всего в Кентте, потом пойдем по тропам оттуда. Где-то она же должна найтись.
– Неужели прост думает… – Элиас замолчал и с трудом выдавил: – Опять медведь?
На этот вопрос прост не ответил, и арендатор, понурив голову, побрел к выходу.
– Руупе? – произнес прост с вопросительной интонацией.
– Что – Руупе?
– Юсси… я же вижу, у тебя есть что рассказать. Ты просто не хотел при Элиасе. Выкладывай!
Он и в самом деле видит меня насквозь. Я прокашлялся.
– Ну… этот Руупе… Он и вчера бузил. Выпил порядочно и к девушкам приставал.
– Что значит – бузил?
– Прилип к этой Юлине… и к другим тоже. Они вырывались, но куда там…
– Спиртное туманит мозги.
Я вспомнил приятный жар, внезапную уверенность, свободу, смелость… и проглотил слюну. Неужели прост догадался, что я и сам хлебнул перегонного?
– Руупе пытался напасть на Нильса Густафа. Думаю, приревновал.
– Вот как?
– Пытался пришибить его сзади деревянной дрыной. Но художник увернулся, скрутил Руупе и закинул его нож в кусты.
Прост задумался.
– Руупе, Руупе… – произнес он, как бы вспоминая. – Я его не видел сегодня в церкви.
– Отсыпается. Наверняка отсыпается.
– А Нильс Густаф оставался там весь вечер?
– Еще как! Ему нравится с девушками. А как он танцует, вы бы поглядели, учитель!
– В самом деле?
– Еще как! Я ничего такого в жизни не видел. Прыгает и кружится как котенок, когда играет.
– А ты сам? Тоже прыгал и кружился?
Я помялся немного.
– А разве это грех – танцевать?
– А о чем ты думаешь, когда танцуешь?
– Откуда мне… нет, этого я не знаю.
– Ну хорошо… а что было дальше?
– Но, учитель…какой же это грех! В церкви же тоже… когда вы проповедуете, тоже… люди закрывают глаза, раскачиваются… это же тоже танец!
Прост посмотрел на меня внимательно и недовольно.
– Я-то думал, ты будешь искать преступника.
– Там столько всего было…
– Расскажешь по дороге домой.
21
После полудня за поиски Юлины взялись уже всерьез. Подружка рассказала – Юлина после танцев собиралась домой. Никто ее не провожал, настроение у девушки было прекрасное. После этого никто ее не видел. Как сквозь землю провалилась. Прочесали лес около Кентте и пошли по тропинке, по которой она, скорее всего, шла домой. Даже не скорее всего, а точно, другого пути просто не было. Парень, помощник конюха, заметил чуть в стороне большой сарай, который летом использовали как склад. Подергал – заперто. Хотел уже было уходить, но все же заглянул в щелочку и обратил внимание: дверь заперта изнутри. Это показалось ему подозрительным, он просунул в щель нож и, немного повозившись, отодвинул засов. В сарае никого не было, но внезапно ему почудились слабые звуки на чердаке, что-то там шевелилось. Наверняка мышь. А может, горностай. Парень на всякий случай поднялся на чердак. В углу были свалены несколько мешков. Откинул верхний – и обомлел.
Там лежала Юлина Элиасдоттер.
Глаза широко открыты. В первую секунду парня охватила паника – решил, что она мертва. Схватился за пульс – и вдруг она издала отчаянный, леденящий душу вопль. Так кричит заяц, когда его сцапает лиса. Он попробовал успокоить девушку, но она его будто и не слышала. На крик сбежались и остальные. Снести ее по шаткой, прогнившей лестнице не решились – нашли канат, обвязали вокруг талии и спустили вниз. Срубили две молодые елки, очистили от сучьев, кое-как привязали мешки и на этих импровизированных носилках понесли домой. Попытались спросить, что с ней случилось, но на все вопросы она только закрывала лицо руками и тихо стонала. Девушку трясло, как в лихорадке. Принесли домой и поскорее закутали в несколько теплых одеял.
Послали за простом: нашлась Юлина Элиасдоттер. Попросили захватить потир
[17] – а вдруг придется совершить последнее причастие. Прост молча дал знак, и мы поспешили в дорогу.
Идти было близко. Во дворе курной избы Элиаса стояли, переминаясь с ноги на ногу, несколько парней – почти все, кто помогал в поисках. Прост наскоро поздоровался и поспешил в дом. Там царила давящая тишина. У стола, понурив головы, сидели сам Элиас и его взрослые сыновья. Один из них встал и предложил просту стул, а сам, скрестив ноги, уселся на пол.
Едва прост успел поздороваться, дверь распахнулась и на пороге появился исправник Браге в неизменном сопровождении секретаря управы Михельссона. Браге небрежно поздоровался и вытер ладонью красную вспотевшую физиономию.
– Где девушка?
Хозяин молча показал на дверь в спальню. Открыли дверь. В спальне царила полутьма. Все шторы закрыты. У кровати сидела жена Элиаса Кристина, худая женщина с узловатыми мужскими плечами. Она время от времени мочила тряпку в ведре, выжимала и смачивала девушке лоб.
Юлина лежала совершенно неподвижно. Михельссон остался стоять у двери, как караульный, а исправник подошел, наклонился и некоторое время вглядывался в исцарапанное, мучнисто-бледное лицо.
– Спит она, что ли? – Взял у матери из рук тряпку, вытер потный лоб и повторил: – Спишь? Это я, исправник Браге. Что с тобой случилось?
Девушка молчала, будто не слышала вопрос. Он вытянул руку и помедлил, словно боялся до нее дотронуться. Потом все же решился, через одеяло взял ее за плечо и легонько потряс.
Тишину прорезал хриплый, надрывный крик. Девушка забилась, кое-как высвободила из-под одеяла руки и начала колотить исправника. Он перехватил ее за запястья, но она продолжала вырываться и кричать.
– Ты что, не слышишь? – прикрикнул он. – Это исправник Браге! Кончай драться!