— Это был второй раз. До этого мы неделю не общались.
— Ох, Максим, — в голосе следователя слышалось разочарование, — я помню, в свое время вы мне рассказывали о том, как сильно любите свою жену.
— Спасибо, что и вы мне об этом напомнили, — с сарказмом отозвался Подгорный. — Вы не представляете, что это за девица. У меня от нее буквально крышу снесло. В первый раз она меня просто изнасиловала в машине, а дальше… дальше уже невозможно было остановиться. Это как наркотик какой-то! — Макс осекся.
Реваев, внимательно смотревший на собеседника, сразу заметил это.
— Что-то не так, Максим?
— Я не знаю, насколько это важно, но думаю, вам стоит знать. Наташа употребляла кокаин. Я случайно заметил следы на раковине. Потом она сама призналась. Сказала, что только балуется раз в неделю. Правда ли это, я не знаю. Мы больше на эту тему не общались.
— Да уж, занятная деталь. Вперед забегать не будем, но, возможно, Максим, вы мне сейчас помогли. Там, где наркотики, там часто и прочий криминал поблизости. Посмотрим, конечно, что скажет экспертиза, но в любом случае спасибо.
— Ну хоть чем-то вам пригодился. — Подгорный задумчиво потер подбородок, вспоминая все детали последнего общения с Наташей, но больше ничего важного вспомнить не смог.
— А вы с некой Панфиловой Марией знакомы не были? Нет? Посмотрите, пожалуйста, снимочек. — Реваев достал из кармана пиджака копию фотографии с паспорта второй убитой девушки.
Подгорный внимательно посмотрел на фото, покачал головой.
— А Наташа имени этой девушки никогда не упоминала?
— В том-то все и дело, что она вообще никаких имен не упоминала. Я не знал никого из ее круга общения. Кроме, конечно, ее отца.
— Да уж, Петру Михайловичу сейчас тяжело, — Реваев протянул Максу листы протокола на подпись, — мало того, что дочь потерял, так сейчас еще и информация по наркотикам всплыть может.
Реваев увидел удивленный взгляд Подгорного и грустно усмехнулся.
— Ну что вы так смотрите, Максим? В следственной группе работаю не я один, да и руководству мы докладываем регулярно обо всех подвижках в деле. А уж там, куда дальше пойдет информация, можно только гадать.
— Наркотой, мне кажется, никого наверху не удивишь. Я думаю, там у всех детки один чуднее другого.
— Возможно, вы и правы, удивить не удивишь. Но это крючок, не такой уж и маленький, за который кто-то может попытаться дернуть Фролова.
— Выходит, я его сейчас подставил по-крупному? — Макс расстроенно поморщился, почувствовал, как отчего-то зачесались уши.
— Нет, Максим, не выходит. — Реваев произносил слова так, что было ясно, он сам верит в то, что говорит. — Выходит, что вы помогли следствию и мне лично. Остальное не важно. Помните, еще в Среднегорске я вам говорил, что расследование любого дела — это прежде всего сбор информации. Вот сегодня я немного такой информации получил. А уж дальше, — полковник встал, укладывая листки протокола в папку, — как говорится, покажет время.
Уже в дверях, пожимая на прощание руку Реваеву, Макс попросил:
— Я понимаю, конечно, тайна следствия, но не могли бы вы мне сообщить, если найдете этого человека.
Реваев задержал руку Подгорного в своей ладони, мягко положил сверху вторую руку.
— Максим, я рад, что вы понимаете про тайну следствия, но скажу вам честно, я больше буду рад, если вы все же вспомните о своей собственной семье. Не хочу показаться циничным, но, возможно, для вас то, что произошло, в чем-то даже и к лучшему.
— Знаете, полковник, вокруг меня слишком часто стали людей убивать. — Подгорный мрачно смотрел на стоящего в дверях Реваева.
— Ну что вы, Максим, поверьте, это вовсе не часто, — улыбнулся Реваев и, дружески похлопав Подгорного по плечу, начал спускаться по лестнице. Пройдя несколько ступеней, он обернулся. — Может быть, стоило предложить вам сходить в церковь, но я убежденный агностик. Спокойной ночи, Максим. И пожалуйста, сегодня больше не пейте.
Прошла уже неделя с момента обнаружения тел двух убитых девушек, но, как с унынием признавался сам себе полковник Реваев, следствию похвастать было особо нечем. Вокруг девушек явных криминальных связей обнаружено не было, по словам их знакомых, в конфликты они тоже ни с кем не вступали. Мария Панфилова, студентка четвертого курса журфака университета, приехала в столицу из Курска. Сама она была единственной дочерью предпринимателей средней руки. Все отзывались о ней как о жизнерадостной хохотушке, душе компании и любительнице караоке. Постоянного кавалера у Маши не было. Идея замужества, а также возможного материнства казалась девушке необычайно забавной. Однако те несколько молодых людей, с которыми Мария встречалась и потом рассталась, ухитрились сохранить с ней дружеские отношения. Точнее, ухитрилась сделать это сама Маша. Во всем этом выявленном благополучии темным пятном выделялись лишь результаты полученных наконец анализов. В тканях обеих убитых были обнаружены следы кокаина. Однако все Машины однокурсники клятвенно уверяли, что даже и не подозревали о подобном пристрастии девушки. Общение с убитыми горем родителями тоже ничего не дало. В то, что их дочь наркоманка, они отказывались верить, даже прочитав заключение экспертизы.
Ничуть не лучше были результаты работы по личности второй погибшей. Летом прошлого года Наташа Фролова получила диплом все того же факультета журналистики, где училась и Панфилова. Как ни странно, преподаватели отзывались о девушке самым наилучшим образом. Студенткой она была прилежной, занятия не прогуливала, в задних рядах никогда не отсиживалась. При этом все дружно отметили, что Фролова никогда не выпячивала свою фамилию и вела себя достаточно скромно, хотя и была девушкой, несомненно, яркой.
Как сказала, вытерев слезу, заведующая учебной частью факультета: «Побольше бы нам таких студенток, — и, вновь закрыв лицо платком, добавила: — Только чтоб жили подольше!»
Найденные однокурсники Фроловой также не смогли рассказать ничего интересного. По их словам, за Наташей, как девушкой очень привлекательной, на младших курсах пытались приударить почти все мальчики из их группы. С одним из них у нее даже был роман, но он закончился ничем еще на втором курсе. С тех пор она мало общалась со своими одногруппниками, как правило, после занятий ее забирала одна и та же машина, присылаемая отцом, но иногда Наташа уезжала на такси. Почти все девушки, учившиеся с ней вместе, высказали предположение, что Фролова предпочитала мужчин постарше, чем ее сверстники, однако ничего конкретного никто не знал.
От встречи с родителями Наташи Реваев изначально не ждал ничего для себя полезного. К его удивлению, Петр Михайлович сразу же согласился не только встретиться, но и сам, вместе с супругой приехал в Главное следственное управление. Юрий Дмитриевич придирчиво осмотрел приставной стол, за которым обычно сидели приглашенные, смахнул рукой несколько видимых лишь ему пылинок. Огромный рабочий стол из темного дерева занимал добрую половину кабинета и служил предметом настоящей гордости Юрия Дмитриевича. В конце рабочего дня, точнее рабочего вечера, разложив все бумаги по папкам, а папки по ящикам стола или убрав в сейф, полковник Реваев любил несколько минут посидеть в тишине кабинета и полюбоваться своим столом, на котором в идеальном порядке были разложены те немногочисленные предметы, которые не запирались на ночь под замок. Приставной стол для совещаний ассоциировался у Юрия Дмитриевича с носом морского корабля, скорее всего, ледокола. Сам он был капитаном этого ледокола, уверенной рукой ведшего свой корабль сквозь все препятствия, льды и бури в намеченный пункт. Об этой маленькой слабости полковника не знал никто, даже начальник следственного управления, с которым они проработали вместе уже более двадцати лет. Все считали следователя Реваева человеком необычайно скромным, может быть, даже слишком. Так оно в целом и было, однако свою скромность сам себе полковник объяснял тем, что у него есть все, что ему нужно как для плодотворной работы, так и для неизменно хорошего, доброжелательного настроения. Утром, надев форму и глядя на себя в зеркало, он не уставал любоваться полковничьими звездами у себя на погонах. По мнению Юрия Дмитриевича, они добавляли мужественности его невысокой чуть полноватой фигуре. А вечером, собираясь домой, он любовался своим великолепным столом. В сущности, порой как мало надо человеку для счастья.