А затем у девочки случился инсульт.
Во время сеанса. Мари никогда уже не выздоровеет, никогда не будет смеяться. Ее мозг был настолько поврежден, что можно считать за счастье, если к ней вернется глотательный рефлекс.
Как такое могло случиться?
Он услышал, как под ногами раскололась бутылка, которую он выпил. После того судьбоносного сеанса. Перед своей последней поездкой.
И вот он сидел здесь. Зажатый, в покореженной машине, сжимая в руке фотографию своей дочери, которая никогда не сможет вести нормальную жизнь. И он сгорал одновременно изнутри и снаружи.
Он протянул руки к огню, словно пытаясь задержать смерть, которая уже обнимала его пылающими руками. А потом – в тот самый момент, когда был уже не в состоянии выносить запах паленого мяса, когда он был готов собственными руками сдирать с груди зудящую кожу, – все стало прозрачным. Искореженная машина, которая съехала с мокрой дороги и врезалась в дерево, пока он искал в папке фотографию дочери, исчезла. Дым, огонь и даже боль улетучились, осталась только черная пустота.
«Слава богу, – подумал он, – это всего лишь сон». Он открыл глаза. И ничего не понял.
Кошмар, в котором он только что находился, не исчез, а видоизменился.
«Где я?»
Судя по первому впечатлению, в коридоре какого-то подвала. Перед ним стояли двое мужчин в масках, оба со вскинутым оружием. «ПОЛИЦИЯ» светилось большими светоотражающими буквами на черных маскировочных костюмах.
– Вы меня слышите? – спросил один и поднял забрало. Над левой бровью у него был зигзагообразный шрам.
– Да, – ответил Хаберланд.
«Почему я голый? Почему сижу здесь в одних грязных пижамных штанах, в кресле-каталке и пялюсь на зеленую бетонную стену?»
– Морфеус, посмотри на его зрачки.
Другой полицейский откликнулся на зов. Подошел чуть ближе, опустил свой пистолет и тоже откинул забрало.
– Он под наркотиками.
– Наверное, поэтому не может говорить, – предположил мужчина со шрамом.
– Могу, – сказал Хаберланд и хотел схватиться за горло. Но у него не получилось.
– Мы обнаружили одного внизу, случай десять/ тринадцать, – передал Морфеус по рации. – Он жив, но не реагирует. Нам срочно нужен врач.
– Как вас зовут? – спросил другой полицейский, опустившись перед ним на колени. Он стянул балаклаву со рта, обнажая неопрятную щетину на подбородке.
– Касп… – хотел ответить он, но тут же исправился.
– Я Никлас Хаберланд.
«Я Никлас Хаберланд. Врач-нейропсихиатр и эксперт в области медицинского гипноза. И я совершил ошибку».
Он повторил это, но спецназовец лишь с сожалением покачал головой.
– Внизу еще кто-нибудь есть? – прошипело из рации.
– Да, похоже на то. Здесь вход в лабораторию. Стекло, видимо бронированное, за ним что-то шевелится.
– Подкрепление спускается.
– Понял.
Морфеус выключил рацию, и через несколько секунд справа от него открылись двери лифта. Как минимум двое мужчин с автоматами вышли из кабины и тяжело зашагали по коридору.
– Проклятье, что здесь произошло, Джек? – спросил новый голос. Очевидно, вопрос был адресован мужчине со шрамом, который теперь стоял за креслом-каталкой Каспара и ответил:
– Без понятия. Этот накачался, ни на что не реагирует.
«Что это значит? Почему вы меня не слушаете?»
Хаберланд почувствовал, как его откинули назад, и он уставился в слепящий верхний свет.
– Тип, которого вы освободили из лифта, уже что-нибудь рассказал? – спросил Джек у новоприбывших.
– Нет, он в шоковом состоянии. К тому же у него трахеотомия. Он свистит, как чайник.
Хаберланда покатили на кресле-каталке вперед.
– А как там наверху?
– Дерьмово. Повсюду кровь и следы борьбы. А в радиологии, похоже, был пожар. Пока два трупа. Одному перерезали глотку, другой лежал в холодильнике в отделении патологии.
– Идентифицировали?
– Положительно. Томас Шадек и Самуэль Расфельд. Одному принадлежит опрокинувшаяся машина скорой помощи, другой, видимо, руководил клиникой.
«Шадек? Расфельд?.. Конечно».
Хаберланд увидел в зеркале собственное отражение. Он зарегистрировал пятна крови на полу лифта, в который его завезли, и закричал:
– Я могу вам объяснить. Я знаю, что произошло.
– Ты слышал? – спросил Морфеус. Джек нажал кнопку первого этажа и повернулся. Двери закрылись, и оба полицейских включили карманные фонарики.
– Что?
– Мне показалось, он что-то сказал.
Джек пожал плечами.
– Скорее, это был лифт, – улыбнулся он, но на всякий случай еще раз посветил Хаберланду в лицо.
– Смотри.
– Что?
– Его руки. Там что-то есть.
Хаберланд почувствовал, как два пальца в черной кожаной перчатке осторожно коснулись его ладони.
– Действительно.
– Что это?
Луч лампы переместился с него.
– Записка, – произнес Морфеус.
– Что там написано?
«Боже мой».
Хаберланд в панике искал возможность обратить на себя внимание.
– Странно.
– Что?
– Этот тип держит в руке загадку.
– Черт, ты думаешь…
– Да, да, да! – закричал Хаберланд и, к своему ужасу, увидел в зеркале лифта, что его губы ни на миллиметр не пошевелились. – Это был Инквизитор. Нет. Инквизиторша. София Дорн.
– «Брось меня, если я тебе нужен. Подними, если не нужен», – прочитал Морфеус.
– Хм?
– Наверняка это плохая шутка. Или какой-то подражатель.
– Почему?
– Сам подумай. Инквизитора интересовали только женщины.
«НЕТ! – закричал Хаберланд и от безысходности хотел закрыть глаза, но даже это ему не удалось. – Пожалуйста. Это не шутка, – мысленно кричал он. – Вы должны разгадать загадку. Вы должны вытащить меня отсюда. Не из клиники, а из меня самого. Неужели вы не понимаете?»
Нет, конечно нет.
Он знал, что в настоящий момент не может ни говорить, ни читать, ни писать. Она лишила его всех возможностей коммуницировать. На латунной табличке зажглась кнопка первого подвального этажа. Скоро они поднимутся наверх.
«Это сделала София. Она загипнотизировала меня и вернула в самую страшную мою травму. В горящий автомобиль. Время от времени я просыпаюсь от своего кошмара и возвращаюсь в реальность. Тогда мои глаза открываются, и у вас есть шанс восстановить потерянный раппорт. Назвав ответ к загадке. Неужели вы не понимаете? Если вы упустите момент, я снова погружусь в кошмар. И спираль непробудного сна закрутится с начала. Пожалуйста, вы должны мне помочь».