– Ничего себе!
Сказали, оказывается, хором. Рыжая Лина, похоже, тоже удивилась. Несколько секунд спустя она добавила:
– Спасибо. Какой подарок вы нам сделали!
– А то сами не могли.
– Конечно, не могла. Я же не гостья. Я тут работаю.
Вот оно как. Интересное уточнение.
Честно сверилась со снимком: а вдруг витраж был здесь всегда? А я просто чокнулась. Что, строго говоря, неудивительно. Но на экране телефона отобразилось обычное окно с прозрачным стеклом. Снова уставилась на витраж. Он был на месте, разноцветный и сияющий. Ладно, ничего не поделаешь. Факт есть факт, даже если он совершенно не укладывается в голове.
Сказала:
– Это что же у нас получается? Это у нас получается, что я вот прямо сейчас, не сходя с места, могу облагодетельствовать все человечество разом? И еще пару сотен знакомых в индивидуальном порядке? А потом, на закуску – себя любимую? И сразу стать владычицей морскою, не мелочась? Легко предсказуемый ход мыслей, правда?
Рыжая молча пожала плечами. Выглядела она встревоженной. И ее можно было понять.
Добавила, чуть не плача:
– И пару-тройку любимых воскресить, до кучи. Чтобы даже автор «Кладбища домашних животных» содрогнулся, сидя у камина в своем Бангоре, или где он там сейчас живет… Не смотрите так на меня, Лина. Я не стану злоупотреблять глаголом «хочу». Я прожила достаточно, чтобы заметить одну печальную закономерность: когда я совершенно уверена, будто знаю, как лучше, это мне только кажется. Если, конечно, мы не на сцене. А мы сейчас не на сцене, и я отдаю себе в этом отчет.
– Тогда вы, наверное, единственная в своем роде, – недоверчиво вздохнула Лина. – Никто на вашем месте не удержался бы. Такая легкость, такой соблазн!
Сказала:
– Просто так уж удачно совпало. Или наоборот неудачно, как поглядеть. Слишком долго все всегда получалось по-моему, и знали бы вы, как мне это надоело! Я же режиссер, причем постоянно работающий; по нынешним временам редкая удача. Последние лет двадцать я только тем и занималась, что воплощала в жизнь собственные представления о том, как должно быть. Даже сценарии зачастую переписывала под себя, в этом смысле, я совершенно невыносима, была, есть и, видимо, буду до самой смерти. И знаете что я недавно поняла? Реальность, созданная моей волей, всегда довольно скучная штука. Зачастую чертовски обаятельная, но банальная и предсказуемая, где убийца всегда один и тот же дворецкий, даже если никто никого не убил. Я – очень посредственный режиссер, Лина. И мой профессиональный успех тому подтверждение. Нынче хорошие времена для посредственностей, способных сделать ровно столько, сколько без особого труда уложится в некрупную голову среднего потребителя культуры. Желательно даже чуть меньше, чтобы оставить публике свободное пространство для снисходительного самодовольства, это она любит больше всего. А я ровно такая и есть, можно сказать, повезло; была бы гением, мыла бы сейчас чужие полы вместо того, чтобы по отелям за завтраком рассиживаться… Впрочем, ладно. Как бы я от себя ни устала, следует признать, что в театре от меня было больше пользы, чем вреда. Но только потому что он – просто театр. Временная иллюзорная реальность, существующая по общей договоренности, от звонка до звонка, и неизменно гибнущая от взрыва аплодисментов задолго до того, как появится хоть малейший шанс овеществиться. Туда ей и дорога! А в качестве Господа Бога я окажусь настоящим чудовищем, как любая другая умная волевая тетка, дожившая до моих лет. Ну или дядька, без разницы.
– Вы потрясающая, – твердо сказала Лина. – Даже если бы я специально постаралась, все равно не смогла бы придумать себе такую гостью. Просто в голову не пришло бы, что все может быть именно так.
Улыбнулась.
– В том и штука! Все по-настоящему прекрасные и удивительные вещи просто не могут прийти в наши маленькие твердые головы. Но к счастью, они все равно время от времени происходят. И какая же огромная удача хотя бы иногда оказываться зрителем! То есть, свидетелем. Ай, не важно. Вы все равно поняли.
– Да, – кивнула Лина. – Я поняла.
Сидела, уставившись в пустую чашку, думала: сейчас или никогда. Или я встану из-за стола и пойду собирать вещи, а потом гулять, и гори все огнем, потому что вечером поезд, мои выходные подходят к концу, и больше никаких «хочу», мое слово твердо. Или я все-таки сначала спрошу. Попытка не пытка. Да и что мне терять?
Спросила, набравшись решимости:
– А вам не трудно одной тут работать? Никогда не думали взять помощницу? Хотя бы теоретически?
– Да еще бы! – призналась рыжая. – Знаете, сколько лет у меня не было выходных? Сама уже сбилась со счета. А с помощницей можно было бы гулять по очереди – да хоть через день! Именно так я и представляю себе счастье. Но у меня нет полномочий нанимать новых сотрудников, разве что кто-нибудь сам… Нет, стоп, погодите, вы серьезно спрашиваете? Я – только за, но вы понимаете, что?..
Чуть не свалилась со стула, так кружилась голова, так звенело в ушах, так грохотало сердце, как будто не просто стояла на краю пропасти, а уже сделала шаг вперед и вдруг спохватилась: а крылья, крылья-то? Их же никогда прежде не было, успеют ли отрасти?
Но осталась жива и даже говорила спокойно и рассудительно, словно бы чужим голосом из какой-то далекой позапрошлогодней зимы, где не было ни единого повода для волнений.
– Я бы хотела пожить в этой гостинице подольше, но не гостьей, а работать тут, как вы. Убирать комнаты, варить кофе, жарить омлет, внезапно заставать себя среди ночи в пустом коридоре с подносом в руках, смотреть, слушать, запоминать, наблюдать, как согласно неведомой воле сбываются все случайные желания гостей, даже самые дурацкие, вроде моей синей лошади. Каждодневный труд – невеликая плата за возможность оказаться в зрительном зале, где идет бесконечный спектакль о могуществе, неведении и хитреце случае, только притворяющемся слепым. Может, научусь хоть чему-то? А не догоню, так согреюсь – всегда любила эту поговорку. Всегда.
Рыжая схватилась за голову, но это был жест ликования, а не отчаяния – и вот поди такое сыграй.
– Слушай, я совершенно счастлива! Даже не надеялась на такую прекрасную компанию. Мы отлично сработаемся. Но ты-то сама понимаешь, во что влипла?
Сказала:
– Конечно, не понимаю. Но наверняка когда-нибудь пойму. Лет через сто, а может быть, уже послезавтра. Посмотрим. Как пойдет.
Улица Лидос (Lydos g.)
Белые стволы, алые стены
После утреннего чая Луиза Захаровна как всегда два часа работала и только потом села завтракать. Обычно по средам она варила гречку, но на этот раз разогрела оставшийся с вечера голубец, отрезала ломтик сыра, некоторое время задумчиво крутила в руках банку клубничного варенья; решила пока не открывать. Сказала себе: вот испеку оладьи, тогда.
Поев, она достала первую из выделенных на день четырех сигарет, надела вязаную шапку и вышла на балкон. Как всегда первый вдох дался ей нелегко, в глазах потемнело, на висках выступил пот; к выходу наружу, наверное, невозможно привыкнуть, по крайней мере, не за одну человеческую жизнь. Зато удалось научиться приходить в себя достаточно быстро, всего за несколько секунд, еще до первой затяжки, а ведь когда-то думала, сигарета – единственный способ как-то здесь себя сохранить.