– Сегодня мы едем в Старую Гавану, – сказала я. Мне хотелось своими глазами увидеть те улицы, которые Мими связала воедино в своем удивительном шатре в нашу последнюю ночь.
– Solamente en español
[94], – сказала мама, и Марисол расхохоталась.
– Vamos a visitar La Habana Vieja
[95], – произнесла я тоном прилежной ученицы, и хозяйка зааплодировала.
Тротуары снаружи были белыми от солнца. Мимо проезжали старые машины и автобусы, наполненные пассажирами. С балконов у нас над головой свисало белье, и дети шумно играли на улицах, пиная почти сдувшиеся мячи. А дети постарше – примерно моего возраста – проходили мимо с ранцами, даже не удостаивая взглядом ни нас, ни других туристов, медленно поворачивающихся, чтобы сделать панорамный снимок улицы.
Я принялась возиться с фотоаппаратом.
– Где мы, Роза?
Я вскинула голову. Неужели она помнит? Ее глаз не было видно за солнечными очками, но улыбка казалась мягкой от воспоминаний. И, несмотря на все препятствия, мы действительно сейчас на Кубе.
Мне хотелось вместить целый семестр – всю жизнь – в один день и увидеть все, что только возможно. Я бы хотела прожить здесь достаточно долго, чтобы стать своей. Чтобы люди, сидящие на ступеньках собственных домов, узнавали меня в лицо как Milagro’s nieta
[96] и называли по имени. Желала пойти в университет и немного посидеть на занятиях, а потом попробовать разыскать следы своего abuelo.
«Ты уже здесь, Мими?» – подумала я, крепко сжимая лямки рюкзака.
– Давай найдем где-нибудь карту, – сказала я.
– Ты все еще не бросила идею что-то запланировать, – подтрунивала мама с едва заметной улыбкой. – Давай сначала найдем магазин.
– Но покупать будешь ты. Мой испанский какой-то неуклюжий.
Мимо проехало велотакси, из окон которого высовывались туристы с фотоаппаратами.
– Нормальный у тебя испанский. Может, такси возьмем?
– Что, уже устала, vieja
[97]?
Было раннее утро, но уже стало довольно тепло, а днем и вовсе наступит жара.
– Come mierda
[98]! – с ухмылкой выругалась она и вдруг рванула вперед по улице.
– Подожди! – завопила я, потому что именно я тащила тяжелую сумку.
– Solamente en español! – бросила она, не замедляя шага. Моя мать неисправима.
Несколько рассыпающихся зданий были обнесены строительной сеткой, а узкие улочки вокруг этой стройки были наполнены людьми. Мы прошли мимо стариков в пластиковых креслах, погруженных в оживленную беседу, детей, которые ссорились из-за какой-то игры, – некоторые в обуви, а другие босиком, – мимо подростков, которые, держась за руки, пропадали в глубине бульваров. Туристов было легко отличить: они позировали на фоне этих старых домов, пытаясь подобрать ракурс получше. Вот группа остановилась, присела рядом и стала делать селфи с женщинами в ярких платьях, курящими сигары. Они просто развлекались, наслаждаясь красотой, не подвластной времени; как только они поймают интернет-связь, выложат эти фотографии, и все будут думать, что именно это и есть Куба. Именно такие фотографии я находила в Интернете, когда, как одержимая, искала о ней все, что только могла. Но сейчас, стоя на этой жаркой тропической улице, я наблюдала за тем, что происходило за пределами этих фотографий. За историями, которые всегда остаются за кадром.
Мама тоже наблюдала за происходящим вокруг. Она сдвинула солнечные очки на лоб.
– Что случилось?
– Не знаю, – сказала я. На улицу свернула еще одна большая группа туристов. Экскурсовод держал над головой красный зонтик. Судя по диалекту, он был местный. – Я так много думала о том, где мое место и смогу ли я здесь чувствовать себя своей. И вот наконец я здесь. – Я отступила в сторону, чтобы дать им пройти. – Но я боюсь, что в конце концов у меня снова окажется больше вопросов, чем ответов.
– Очень на тебя похоже.
Мы купили карту и бродили по городу несколько часов, а потом остановились у небольшого окошка уличной еды, чтобы перекусить. Мужчина за этим окошком нарезал огромный кусок жареной свинины, а потом делал из нее небольшие сэндвичи. Мама купила два, и, пока она расплачивалась, я посмотрела на небольшой цветочный рынок на другой стороне улицы.
Он почему-то казался знакомым, словно я когда-то видела его на фотографии. Мама подала мне сэндвич, уже впиваясь в свой.
Рядом с рынком стояло здание с табличкой «306», на двери которого нарисовали дерево папайи. Точнее, и дверь, и дерево были просто нарисованы на стене, но цвета граффити отличались яркостью и бросались в глаза.
Мама подобралась поближе, и я пошла за ней. В городе, где так много цензуры, все равно цвело свободное искусство. Мама нерешительно подняла руку в направлении нарисованной двери:
– Вряд ли я смогла бы так нарисовать.
В дальнем конце стены за небольшим металлическим столиком сидела пожилая женщина. У нее были заколотые назад темные волосы, а изо рта торчала сигара. С ней никто не фотографировался.
– Estás buscando a alguien?
[99] – спросила она.
– Нет-нет, мы просто смотрим, – на автомате ответила я по-английски. Женщина склонила голову, и я тут же покраснела от стыда. Одновременно меня охватила грусть. Это не Мими, привыкшая к нашему двуязычию. – Perdón… – начала я, но она перебила:
– Ничего. – И одарила меня загадочной улыбкой. – Так я тоже могу.
Мама все еще с восторгом разглядывала картину.
Женщина внимательно посмотрела на нее и стряхнула пепел с сигары:
– Вы ищете ее. – Она выдохнула облако дыма.
Мама замерла на месте. Я посмотрела с одной на другую, и во рту у меня почему-то сразу пересохло, так, что было сложно проглотить кусок бутерброда. Внутри вместе с едой перекатывались восторг и недоверие. «Просто подай мне знак».
– Вы ищете чуда, разве нет? – Женщина продолжала курить. Откуда-то вдруг выскользнула тощая рыжая кошка и прижалась к ее ногам. Сердце вдруг яростно застучало. Я боялась отвести взгляд – вдруг кошка убежит или вообще окажется плодом моего воспаленного воображения?
Она снова опустила сигару.
– Я отведу вас.
– Куда? – хрипло спросила мама.
– К ней.