Блуд на крови - читать онлайн книгу. Автор: Валентин Лавров cтр.№ 33

— Берет и деньгами, только все приходящим раздает. Да и то, зачем ему в лесу капитал?

— И всех он принимает?

— Ни в жисть! Ему гордые не ндравятся, он их палкой гонит. К нему следует подступать со смирением, с молитвой. — Вдруг Лукерья крикнула кучеру: — Стой, Василий! Дальше нам езды нету. Надо пешком по этой тропочке следовать. Сажень через двести и живет Иван Яковлевич.

— Все ждите тут! — распорядилась барыня. — Соня, за мной.

Они отправились по совсем узкой, едва заметной тропинке, змеей вившейся и петлявшей среди старых и молодых берез, перемежавшихся с кустами ольхи.

Соня чувствовала необыкновенное волнение и еще то, что сейчас у нее произойдет в жизни нечто совершенно исключительное. Ее уста беззвучно выдыхали: «Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя».

Даже всегда решительная и самоуверенная Наталья Федоровна заметно робела и оттого старалась держаться независимей. Указав рукой на просвет между деревьями, она шепнула Соне:

— Кажется, там кто-то есть. — И привычно строго добавила: — Да не трусь, не съест же он. Чего бояться? Мужик он и есть мужик… Лапотник!

Пусть читатель простит автора за небольшое отступление.

Всегда почитая самым высшим чудом тот изумительный мир, в котором по воле Создателя мы живем, все же хочу поведать об одном необычайном происшествии.

История эта случилась в середине восьмидесятых годов. С двенадцатилетним сыном Кириллом, увы, ныне покойным, зашли однажды на Черкизовское кладбище. Благоговейно поклонились могиле, скорбный камень которой гласил, что здесь покоится прах Ивана Яковлевича Корейши, родившегося 8 сентября 1783 года. (Я сразу про себя отметил, что историки наверняка ошибаются, называя 1793-й.)

Дощатая гробница Корейши находится под высоким навесом, обнесенная чугунной оградой. Среди свежих цветов в подножье стояла тарелочка для пожертвований, в изголовье — бутылка из-под молока с цветами.

Кирилл просяще сказал:

— Папочка, дай денег, я положу…

— Если хочешь принести жертву, положи ту монету, что дал тебе на мороженое. (В те времена, читатель помнит, мороженое стоило гроши.)

Кирилл вздохнул, но полез в карман, вынул монетку и…

Если бы я не был свидетелем последовавшей сцены, то счел бы ее досужим вымыслом. Итак, Кирилл подошел к ограде и протянул на ладони монетку. Вдруг, без малейших усилий ребенка, монетка взлетела вверх, под самый навес, и по невероятной дуге ошеломляюще точно упала в узкое горлышко бутылки. А ведь в бутылке, напомню, были цветы, и если оставался просвет, то вовсе не такой широкий, чтобы могла проскользнуть монета.

Дивны Твои дела, Господи! Куда уж тут лезть с убогим «материалистическим учением»!

Мать и дочь увидали Ивана Яковлевича на большой, полной солнечного света поляне, буйно заросшей по краям кустами орешника и ольхи. Полдень был жарким и тихим. Лишь порой, густо шумя, набегал легкий ветерок и тихо мотал зелень ветвей. На эмалевом небе не было ни облачка.

Мерно жужжали бортные пчелы, удивительные бабочки — с громадными, павлиньих разводов крыльями — бесшумно порхали с цветка на цветок. Лохматый шмель ткнулся в руку Сони и, сердито гудя, продолжил полет. Во всем царили мир и неизреченная красота природы.

Иван Яковлевич сидел на низкой скамеечке возле крошечного, почти игрушечного домика. Он сосредоточенно чертил что-то палкой на земле. Вдруг отшельник вздрогнул, поднял голову.

Соня увидала довольно неказистое одутловатое лицо с широким носом и глубокой скорбной складкой возле рта. Но девушку приятно поразили высокий чистый лоб Ивана Яковлевича и особенно большие, с чуть опущенными тяжелыми веками глаза — в них светился ясный и острый ум.

На аскетической фигуре отшельника свободно висел тот самый архалук, о котором говорила Лушка, — короткий, едва прикрывавший колени. Некогда он был сшит из плотной в полоску шелковой ткани, но давно успел пообтерхаться и выцвести. И неожиданной роскошью выделялся большой серебряный крест на витом красивом гайтане.

Поднявшись со скамеечки, Иван Яковлевич долго и внимательно рассматривал гостей. Затем он троекратно осенил их крестным знамением. Его уста зашевелились: «Отче наш…»

Соне сразу и безоговорочно понравился этот пустынный житель, а окружающая обстановка низводила на душу успокоение и молитвенное состояние.

Наталья Федоровна подошла поближе и царственно произнесла:

— Любезный, мы приехали к тебе с деликатным вопросом. Могу ли я рассчитывать на твою скромность?

Иван Яковлевич вдруг весь затрясся. Подняв палку, ступая босыми ногами по утоптанной траве, он пошел на гостью:

— Вон отсюда! Дочерью торгуешь! — И, повернувшись к Соне, добавил: — Ты останься.

Соня подняла на мать невинные синие глаза, умоляюще сказала:

— Не бойтесь за меня, маменька, покиньте нас.

Она чувствовала абсолютный покой и совершенно доверяла отшельнику. И еще подумала об удивительной несовместности, которая должна быть между ней, выросшей в барских условиях, и этим необыкновенным человеком, ведущим первобытное существование.

Мысленно сотворив молитву на древнюю икону Спасителя, висевшую под козырьком возле дверей, Соня тихо сказала:

— Простите, Иван Яковлевич, что нарушили ваше уединение. Речь идет о замужестве. Идти ли мне за гусара Коротаева?

Отшельник опустил голову и глубоко задумался. Соне показалось, что он забыл о ее существовании. Вдруг отшельник вскочил, вновь пришел в волнение и замахал руками:

— Разбойник! Гони его! Вор!

Выждав паузу, Соня спросила:

— Если нельзя замуж, так что же мне делать?

Поглядев куда-то вбок, Иван Яковлевич едва слышно, но вполне внятно произнес:

— Риза спасает…

Соня про себя решила: «Старец приказал бояться гусара и идти мне в монастырь…» Стесняясь, произнесла:

— Тут немного денег… Оставить можно?

Отшельник отрицательно покачал головой, посмотрел девушке в глаза, как в душу заглянул, и тихо молвил:

— Жертву твори тайно, бедные уже ждут. Прощай!

* * *

Когда карета выбралась из леса, у большака стояла оборванная женщина с младенцем на руках, завернутым в какую-то грязную тряпку. Женщина заголосила:

— Помогите погорельцам, с голоду пухнем…

Соня вспомнила слова отшельника: «Бедные уже ждут». И она протянула обезумевшей от радости женщине червонец.

У Сони оказался твердый характер. Матери она сказала, как отрезала: