Война и мы - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Мухин cтр.№ 150

«…46-й ид действительно удалось к 28 декабря ликвидировать плацдармы противника севернее и южнее Керчи, за исключением небольшой полосы земли на северном побережье. Тем не менее, граф Шпонек вторично запросил разрешения оставить Керченский полуостров. Командование армии категорически возражало против этого, так как мы по-прежнему придерживались мнения, что после оставления Керченского полуострова сложится такая обстановка, справиться с которой нашей армии будет не по силам.

Тем временем 54-й ак 28 декабря перешел в последнее наступление под Севастополем.

Противник же готовился к нанесению нового удара. 24 декабря мы получили донесение из Феодосии, что ночью противник там под прикрытием значительных сил флота высадил десант. Незначительные силы наших войск, стоявшие под Феодосией (один саперный батальон, противотанковая истребительная артиллерия и несколько береговых батарей; румыны прибыли в Феодосию только в течение первой половины дня), не в состоянии были помешать высадке. Телефонная связь со штабом 12-го корпуса, находившимся примерно в центре полуострова, была прервана. В 10 часов от него была получена радиограмма о том, что граф Шпонек ввиду высадки противником десанта у Феодосии приказал немедленно оставить Керченский полуостров. Приказ командования армии, запрещавший этот отход, уже не был принят радиостанцией штаба корпуса. Хотя и можно было согласиться с опасением штаба корпуса оказаться отрезанным с 46-й ид на Керченском полуострове высадившимся десантом противника, мы все же считали, что чересчур поспешный отход ни в коей мере не может способствовать улучшению обстановки. Если в этот момент противник сможет активизировать остатки своих сил у Керчи, он сразу же начнет преследовать 46-ю ид. Эта дивизия оказалась бы на Парпачском перешейке между двух огней. Одновременно с приказом, запрещавшим оставлять Керченский полуостров (этот приказ, как было сказано выше, уже не мог быть принят штабом 42-го ак), командование армии отдало приказ румынскому горному корпусу силами названных выше двух бригад и находившегося на подходе румынского моторизованного полка немедленно сбросить в море высадившийся у Феодосии десант противника. Мы, правда, не питали иллюзий относительно наступательного духа румынских соединений. Но противник не мог еще располагать у Феодосии крупными силами на суше. Решительными действиями можно было использовать эту его слабость. Мы имели основания надеяться, что румынам, по меньшей мере, удастся удержать противника в пределах небольшого плацдарма у Феодосии, пока не подойдут немецкие войска».

Заметим, что граф Шпонек не бросал своих войск, не пьянствовал в тылу, он, вообще-то, хотел спасти от окружению 46-ю ид, видимо, не надеясь на помощь от Манштейна. Однако в результате «46 пд форсированным маршем вышла на Парпачский перешеек. Но при этом ей пришлось оставить на обледенелых дорогах большинство своих орудий». И, соответственно, у Манштейна, как и у Мехлиса, появилась необходимость задать графу Шпонеку вопрос: «Где пушки?» Манштейн продолжает:

«Получив донесение о том, что, вопреки неоднократным приказам командующего армией, запрещавшим отход с Керченского полуострова, командир корпуса все же приказал своим войскам отойти, я отстранил графа Шпонека от командования.

…Граф Шпонек, конечно, пожелал оправдать свой образ действий в ходе судебного разбирательства военного трибунала. Такой процесс был назначен Гитлером, для чего Шпонек был вызван в ставку фюрера. Процесс проходил в ставке фюрера под председательством Геринга в дни, когда обстановка в Крыму была наиболее острой. После краткого судебного разбирательства был вынесен смертный приговор, замененный, однако, Гитлером заточением в крепость».

Не уверен, но думаю, что Манштейн здесь искажает смысл. Скорее всего, приговор не был заменен, а был отсрочен, поскольку граф Шпонек, в назидание другим генералам, все же был расстрелян в 1944 году — умел обжирать немецкий народ в мирное время, так умей и выполнять приказы в военное!

Однако понуждение советских генералов и офицеров к исполнению своего долга перед Родиной — это еще не вся комиссарская работа. И Мехлис, само собой, уделял огромное внимание быту советских солдат, чем вызвал к себе злобную ненависть интендантов Красной Армии и ее главного интенданта, начальника тыла РККА генерала Хрулева. Именно от него следуют самые гнусные инсинуации в адрес Мехлиса. Чтобы понять, о чем речь, давайте рассмотрим суть эпизода, который привел в своих воспоминаниях Толконюк.

«Поскольку 33-я армия была детищем Москвы, в ее войсках и Полевом управлении служило много москвичей. Армия, к тому же, действовала близко от столицы, в которой жили родные и близкие многих солдат и офицеров. Между воинами на фронте и жителями Москвы постоянно поддерживалась тесная связь. Пользуясь действующей полевой почтой и любой оказией, москвичи посылали на фронт своим землякам и родственникам посылки с различными подарками; посылки поступали как частным порядком, так и официально от организаций, учреждений и предприятий. Приезжали и делегации. Фронтовики, в свою очередь, стремились под любым предлогом побывать в родном городе и повидаться с близкими. О рядовых, конечно, и младших офицерах, служивших в боевых подразделениях, говорить нечего, их не отпускали. А вот старшие офицеры штабов с радостью ездили в командировки и просто с теми или иными поручениями. Но таких счастливчиков было немного. Уезжать за пределы армии без достаточных оснований строго запрещалось, отпуска не предоставлялись, а в командировку в Москву разрешение и пропуск давал штаб армии с личного разрешения командарма. И все же находились товарищи, которым удавалось найти лазейку съездить домой. Вот один из примеров. В Управлении тыла служил офицер М. Он до войны работал в центральном государственном аппарате и попал на фронт в составе московского народного ополчения. Имея в столице родных и друзей, М. загорелся желанием побывать в родном городе. Его неоднократные просьбы послать в Москву с каким-либо поручением или предоставить краткосрочный отпуск отклонялись начальником тыла, и он додумался заинтересовать своей поездкой самого командующего. Офицер стал добиваться на прием к командарму, чтобы высказать мотивы, побудившие его съездить в Москву. Но и это ему не удавалось. Тогда М. по чьему-то совету обратился ко мне:

— Вы часто бываете у командующего, вхожи к нему в любое время. Помогите мне сделать доброе для армии дело: попросите за меня генерала, чтобы разрешил съездить на недельку в Москву.

— А что вы там намерены делать? — спрашиваю. — Какое такое доброе дело обещаете? Скажите прямо, что хотите съездить домой и не выдумывайте сказок.

— Честно говоря, — признался проситель, — хочется повидаться с родными и друзьями. Это верно. Но моя поездка не будет бесполезной: я привезу для всех генералов — членов Военного совета в подарок новое обмундирование сверх положенного по норме. Ведь вон как обносилось начальство.

— Подобные протекции не в моих правилах, и я не считаю уместным докучать командующему по таким пустякам — попытался я отделаться от напористого тыловика. Но офицер так умоляюще настаивал, что я вынужден был пообещать при случае передать его просьбу. Случай подвернулся в тот же день. Генерал Гордов сначала возмутился и пообещал отправить М. на передовую под пули вместо Москвы. Но, подумав, сказал: «Пусть съездит. Его затея с обмундированием — афера. Посмотрим, как этот трепач будет оправдываться по возвращении».