Война и мы - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Мухин cтр.№ 138

В сборнике «Военно-исторический архив» (№ 10) злобствует на Г.К. Жукова полковник в отставке В.М. Сафир, большей частью по делу, но часто и просто от собственного непонимания затрагиваемых вопросов. Вот он попрекает Жукова жестокостью.

«Допустив грубую ошибку и загнав в ходе Ржевско-Вяземской операции (1942 г.) буквально в западню под Вязьму главные силы 33-й армии, Жуков стал искать «виновных». Нашел быстро: это командир 329-й сд полковник К.М. Андрусенко, которого он, не мешкая, приговорил к расстрелу. Однако несправедливый смертный приговор Президиумом Верховного Совета СССР и на этот раз был отменен. «Недорасстрелянный» же Андрусенко 15 января 1944 г. получил звание Героя Советского Союза (войну окончил командиром 55-й сд)».

А кто сказал, что Андрусенко до приговора (до наказания) и после приговора — это один и тот же человек? Ведь наказание для того и назначается, чтобы исправить человека. И очень может быть, что Андрусенко до приговора действительно был трус, а после приговора — герой. Говорят же, что за одного битого двух небитых дают. Особенно хорошо видна разница между битым и небитым на примере упомянутого выше генерала Гордова. Но я хотел бы этот пример совместить с назревшим разговором о смелости.

Повторю, если человек по своей натуре трус и находится в условиях непосредственной опасности для жизни, то ему уже не до рискованных решений — не до смелости. Но полководцы, принимая рискованные решения (а их боевые приказы являются таковыми по своей сути), редко находятся в условиях непосредственной опасности для жизни и им нужна просто смелость, смелость даже без храбрости. Но вот отдал полководец боевые приказы, а в результате их исполнения не победа, а поражение. Кто виноват? Тот, кто принял эти рискованные решения, — полководец. И что толку в его оправданиях, что противник был силен, что свои войска не обучены или что начальники ему не помогли?

Если генерал действительно полководец, если цель его жизни в победе над врагами, то для него возможность воплотить в бою свое собственное решение — это то, зачем он жил и живет. И такой генерал всю свою жизнь, даже мирную, будет неустанно учиться тому, как воевать, причем учиться будет сам, ему не потребуются для этого училища и академии, как не потребовались они ни одному гитлеровскому фельдмаршалу — ведь в Германии училищ и академий, в советском понимании, просто не было. Такой генерал учится сам, потому что если он в возможном бою примет решение, не зная, как воевать, то это решение закончится крахом и его войск, и его лично.

А если генерал пошел в армию не для того, чтобы воевать, а чтобы иметь большую зарплату и пенсию, красивый мундир и уважение общества, то зачем ему учиться, как побеждать? Тогда ему надо учиться не воевать, а тому, что обеспечит его карьеру в мирное время, — как закончить военное училище, чтобы иметь диплом, обеспечивающий получение офицерского звания, как окончить академию, чтобы ее диплом помог стать генералом, как провести парад или учения, чтобы понравиться начальству, кого, как и в какое место лизнуть, чтобы получить очередное звание, и т. д. и т. п.

Но вот начинается война, и тут сразу же выясняется, что дипломами и погонами противника разбить невозможно, что для принятия решения на бой нужны военные знания, а их-то и нет! И вот тут возникает страх за последствия своих решений, такой страх, что для смелости уже не остается места, — такого человека переполняет малодушие.

Вот строки из воспоминаний Рокоссовского: «Весьма характерен случай самоубийства офицера одного из полков 20 тд. В память врезались слова его посмертной записки. «Преследующее меня чувство страха, что могу не устоять в бою, — извещалось в ней, — вынудило меня к самоубийству». Как видите, у этого офицера хватило храбрости застрелиться, но не хватило смелости воевать.

Фельдмаршал Кейтель в ходе Нюрнбергского трибунала возмущался Гитлером — тот все время утверждал, что ответственность за действия немецкой армии полностью лежит на нем, главнокомандующем, а когда подошло время отвечать, он просто застрелился и этим переложил ответственность на своего начальника штаба — Кейтеля. Адвокат Кейтеля вспоминал: «Кейтелю даже в самом страшном сне не могло привидеться, что Гитлер избегнет ответственности, покончив самоубийством. Уход Гитлера из жизни глубоко потряс Кейтеля, ибо он, самоотверженно борясь до конца, воспринял это как трусость». Но Гитлер не покончил бы с собой и принял бы смерть от петли трибунала, если бы у него было, что достойно трибуналу ответить, однако что отвечать, Гитлер не знал. Это пример того, что где бы то ни было, но малодушие (отсутствие смелости) имеет общие корни — отсутствие знаний для принятия решений.

А вот характерный эпизод из воспоминаний Толконюка. Начало октября 1941 года. Немцы окружают под Вязьмой четыре наши армии. Капитан Толконюк в это время служил в оперативном отделе 19-й армии, которой командовал генерал-лейтенант М.Ф. Лукин. В один из моментов, когда штаб 19А находился в лесу, отделенном от дороги полем около 300 м шириной, на дорогу выехали немецкие танки с десантом и открыли по лесу огонь. Лукин приказывает собрать всех офицеров штаба, числом около двухсот, и через поле с пистолетами в руках атаковать немецкие танки, а Толконюку поручают командовать правым флангом цепи. Офицеры рассыпались вдоль опушки, и назначенный Лукиным майор поднял цепь в атаку, а сам вернулся в лес. Само собой, изумленные немцы подождали, пока цепь добежит до середины поля, и шквальным огнем расстреляли ее. Оставшиеся в живых и раненые залегли в бороздах и лежали часа три, пока немцы не ослабили внимание, после чего отползли обратно в лес.

Однако Лукин уже удрал из леса, не оставив для посланных им в бой людей ни связного, ни санитаров. Группа офицеров, среди которых было 12 раненых, не способных ходить, и до десятка легкораненых, остались и без командира, и без приказа, но они пока еще были связаны дисциплиной и, следовательно, стояли перед необходимостью разыскать свой штаб. Чтобы действовать вместе, им, как людям военным, требовался командир, но этот командир стал бы отвечать за судьбу всех. И вот тут случилась интересная ситуация, которую Толконюк вряд ли выдумал.

«— Пробираться к своим войскам, — предлагали одни. — Искать штаб, — высказывались другие. — Разбиться на группы по два-три человека и лесами идти на восток, — раздавались голоса. — А как же мы? — забеспокоились тяжело раненные.

Выслушав такую разноголосицу, я снова взял слово: «Так мы ничего не решим. Прения разводить не время и не место. Здесь требуется единая воля, которой все должны беспрекословно повиноваться. Среди нас есть старшие по званию товарищи: одному из них и следует взять на себя командование и ответственность…».

Но меня прервали голоса: — Я инженер, а не строевой командир, — возразил майор инжвойск. — А я связист и не смогу командовать… — А я политработник, и мои обязанности известны, — высказался офицер с двумя шпалами на петлицах. — В любой обстановке моя обязанность — политобеспечение. Поэтому связывать руки командованием мне не следует. Ты, хотя и младше по званию некоторых из нас, — обратился ко мне на «ты» выдавший себя за политработника, — но ты окончил академию, оператор, тебе и карты в руки. Да и зачем нам выбирать командира? Мы пока не партизаны, чтобы выбирать руководителя. Тебе командующий поручил командование правым флангом при обороне штаба, а это значит, что ты назначен старшим, и не увертывайся: все равно за нашу группу отвечать тебе.